отразились на творчестве наших корифеев, особенно Валерия Брюсова, Сологуба,
Блока, и было бы, может быть, интересно проследить, как эти характерные типы
лиризма приспособлялись к тому, что не терпело никаких приспособлений.
Но я отмечу здесь иные, более, кажется, типические явления, а прежде
всего "Алую книгу" Кречетова {158} и "Крылья Икара" Дм. Цензора {159}. Дм.
Цензор густо и мрачно риторичен. Но нет-нет и промелькнет у него какой-то
молодой лиризм - тогда и на отсутствие меры смотришь поневоле уже другими
глазами. Дм. Цензор становится проявителем нашего смутного, чадного и давно
накопившегося раздражения.
Вот город -
Безумный старый гробовщик!
Копаешь ты свои могилы
И жизнь, и молодость, и силы,
Смеясь, хоронишь каждый миг,
Среди твоих гниющих стен
Палач, предатель наготове.
Ты весь пропитан ядом крови,
Ты - западня и душный плен {160}.
("Крылья Икара", 1909, с. 25)
Кречетов немножко нервен для барда. Но я люблю неврастеничность, и,
может быть даже искреннюю, этих строк "Алой книги":
Не говори, что я устал,
Не то железными руками
Я гряну скалы над скалами,
И брызнут вверх осколки скал.
Не говори, что я устал {161}.
О, какой это интересный психологический документ, не для Кречетова,
конечно, - при чем здесь он? А для всех нас.
По-своему, но как-то мягче, риторична мечта Льва Зарянского {162} - в
ней нет уже ни надрыва, ни хлесткости.
Как странно иногда слагаются напевы:
Не из цветов и трав, что собраны в глуши,
Не из игры очей, не из улыбок девы
И не из горьких дум отринутой души.
Порой слагается напев из слез и крови,
Из стонов узников, идущих на расстрел...
Какой-то скорбный зов таится в каждом слове;
Какой-то яркий свет мелодию согрел {163}.
("Над морем затихшим", 1908)