В небес темнеющих глядят
Мглу ниспадающей эмали.
"Ты милого, - склонив чепец
Прошамкала ей мать, - забудешь,
А этот будет, как отец:
Не с костылями век пробудешь".
Над ними мраморный амур.
У ног - ручной пуховый кролик.
Льет ярко-рдяный абажур
Свой ярко-рдяный свет на столик.
Пьет чай и разрезает торт,
Закутываясь в мех свой лисий;
Взор над верандою простерт
В зари порфировые выси.
Там тяжкий месяца коралл
Зловещий вечер к долам клонит,
Там в озеро литой металл
Темноты тусклые уронит... {151}
("Пепел", с. 107)
Досаждают немножко упорные шероховатости языка (родительный падеж имени
прямо после В - этого нет ни в народной речи, ни в нашей лучшей поэзии). Но
пьеса так удивительно колоритна. Она так - по-своему - изящно символична.
У Виктора Гофмана (издал одну "Книгу вступлений") {152} есть нечто в
этом же роде - его "В коляске" (с. 39 сл.). Пьеса эта, как бы примыкающая к
предыдущей по содержанию, кажется, хорошо известна публике, и я лишь бегло
ее напомню.
Виктор Гофман - птенец гнезда Бальмонта. Он часто читал, очевидно как и
все мы, впрочем, его "Дрожащие ступени" {153}. Вот самый жанр:
Вся шурша на ходу, ты идешь по тропинке,
По зеленой тропинке в саду,
Ты неверно скользишь в своей узкой ботинке,
Точно робко ступаешь по льду.
Заложили коляску. На крыльях коляски
Отражается радужно свет.
Ты восторженно щуришь блестящие глазки, -
О, я знал, ты из рода комет...
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Разве можно комете быть пленной, быть пленной?..
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .