...если б я был фараоном,
купил бы я себе две груши:
одну бы я дал своему другу,
другую бы я сам скушал {137}.
("Сети", с. 797)
и вдруг тут же
Светлая горница - моя пещера.
Мысли-птицы ручные: журавли да аисты;
Песни мои - веселые акафисты;
Любовь всегдашняя моя вера {138}.
(ibid., с. 95)
или:
Я вспомню нежные песни
И запою,
Когда ты скажешь: "воскресни".
Я сброшу грешное бремя
И скорбь свою,
Когда ты скажешь: "вот время".
Я подвиг великой веры
Свершить готов,
Когда позовешь в пещеры;
Но рад я остаться в мире
Среди оков,
Чтоб крылья раскрылись шире.
Незримое видит око
Мою любовь -
И страх от меня далеко.
Я верно хожу к вечерне
Опять и вновь,
Чтоб быть недоступней скверне {139}.
(ibid., с. 112 сл.)
Я знаю, что тут не без лукавства. Но для нас-то, когда мы осуждены
вращаться среди столь разнообразных книжных, надуманных попыток вернуть веру
или ее очистить, - разве не должна быть интересна и эта попытка опроститься
в религиозном отношении, найти в себе свой затерянный, свой затертый, но
многовековой инстинкт веры. Я расстаюсь с лиризмом Кузмина неохотно вовсе не
потому, чтобы его стихи были так совершенны. Но в них есть местами подлинная
загадочность. А что, кстати, Кузмин, как автор "Праздников Пресвятой
Богородицы", читал ли он Шевченко, старого, донятого Орской и иными
крепостями, - соловья, когда из полупомеркших глаз его вдруг полились такие