{10}, - составляет параллель к Кадму "Вакханок",  но,  мне  кажется,  что  в
"Ипполите" контраст интереснее.
     Раб пробует уговорить царевича  поклониться  Киприде.  Но  человеку,  у
которого  религиозное  чувство  покоится  на   традиционном   страхе   перед
загадочными владыками мира, не суждено ни понять, ни убедить  того,  который
сам, в силу  нравственных  побуждений  создает  себе  религию.  Для  старика
Киприду надо чтить, потому что ее особенно чтут все люди; для Ипполита же ее
нельзя чтить, если сознательно чтишь Артемиду. Традиция и сознание в области
религии - непримиримые враги, а суеверие настолько  же  трусливо,  насколько
высокомерно сектантство.
     Расставаясь со стариком, которого он оставляет  около  статуи  Киприды,
Ипполит не  без  иронии  желает  ему  с  Кипридой  "много  радостей"  (чисто
Еврипидовская ирония!). Но старик не может желать, да и не  хочет,  конечно,
кары царевича за это новое богохульство. Наоборот, он молит Киприду простить
юноше его  заносчивость,  -  недаром  же  боги  мудрее  смертных  (ст.  120:
sujwterouV gar crh brotvn einai JeouV {Ибо должно, чтобы  боги  были  мудрее
смертных  (греч.).});  замечу,  что  его  crh  {Должно  (греч.).}  при  этом
принадлежит не столько поэту-скептику, сколько  поэту-идеалисту  и  искателю
новой веры. Между Еврипидом  и  Продиком  и  целая  бездна.  -  Сдержанность
молящегося старика сгущает для нас облако над светлым лицом Ипполита.
     На словах раба заканчивается пролог. Сцена  остается  свободной,  а  на
орхестру с пением спускается хор.
     Как Афродита подготовляла нас к появлению Ипполита,  так  вступительная
песня трезенских женщин рисует нам образ снедаемой неведомым недугом  царицы
перед тем, как ей самой появиться на сцене. Вещая, спокойная и властная речь
богини превосходно оттеняет наивную смесь слухов, догадок, порывов тревожной
любви и смутных суеверных предчувствий, которая отлилась у  подруг  Федры  в
причудливую лирическую форму.
     Но вот на сцене появляется озабоченная кормилица и вслед за  нею  несут
Федру. Томная, обессиленная и  обезволенная  царица  нигде  не  найдет  себе
места. На небе  должен  гореть  полдень  {12}.  На  это  указывает  и  отдых
товарищей Ипполита и то  обстоятельство,  что  женщины  успели  вернуться  с
утренней стирки белья.
     Кормилица Федры - не  та  банальная  наперсница,  от  которой  не  были
свободны ни Шекспир, ни  Гете,  но  это  и  не  бытовая,  типическая  фигура
няньки-сводницы, которая низводила бы "Ипполита" до уровня комедии.
     Старуха является перед нами символом целого мира  мелких  существований
гинекея {13}: этим и объясняется ее особенная сила, ее удивительное  обаяние
и та бесовская сеть соблазна, в которую так легко попадает Федра.
     В самом деле, философски  рассуждающая  и  тонко  чувствующая  женщина,
перед  которой  бессонными  ночами  вставали  проблемы   Сократа   {14},   и
мелкодушная, хитрая рабыня - разве естественно, чтобы первая стала не только
жертвой, но игрушкой в руках  второй?  Нет,  конечно,  если  мы  не  захотим
закрыть глаз на истинное значение художественной фикции и будем искать в ней
только отражения действительности; но посмотрите на  сцену  с  точки  зрения
символической, и она оживет для вас в  новой  красоте  и  правде.  Я  должен
оговориться. Конечно, если бы сцена Федры с  рабыней  вовсе  не  давала  нам
иллюзии жизни, реальности, она бы перестала быть не только театральной, но и
вообще художественной, но дело в том, что реальная  оболочка  этой  сцены  в
высшей степени тонка и прозрачна, и малейший шарж  в  сторону  быта  был  бы