Ведь это была тоже третья  строчка  в  стихотворении  Пушкина  "Пью  за
здравие Мэри".
     Данная пьеска Корнуэлла {81}, и по имени Мэри, и по  эпохе  пушкинского
вдохновения (1830), нераздельно сочетается для нас,  и  для  Сологуба  тоже,
конечно, - с "Пиром во время чумы" Уильсона - Пушкина. Я  не  говорю  уже  о
том, что  самый  "Пир"  теперь  для  читателя  невольно  приобретает  именно
сологубовский колорит.
     Контрасты Пушкина сгладились, мы  их  больше  не  чувствуем  -  что  же
делать?    Осталось    нечто    грубо     хохочущее,     нечто     по-своему
добродушно-застращивающее, осталась какая-то кладбищенская веселость, только
совсем новая, отнюдь более не-Шекспировская форма юмора.
     За дверями пришли к Сологубу и звери. Но они пришли неспроста. О, это -
звери особенные. У них  есть  своя  история.  Метафора?  Отнюдь  нет.  Здесь
пережитость, даже более - здесь постулат  утраченной  веры  в  будущее  {Сложная вещь эта Сологубовская  метэмпсихоза.  Иногда  ему  хочется  на  нее
махнуть рукою, а иногда она развалится возле в кресле (как в  предисловии  в
"Пламенному кругу", например): вот, мол, и у нас своя теософия, - а вы  себе
там как хотите!
     {
                         Томительно молчит могила,
                         Раскрыт напрасно смрадный склеп, -
                         И мертвый лик Эммануила
                         Опять ужасен и нелеп {82}.}

     Помните "Собаку седого короля", эту великолепную собаку:

                            Ну вот живу я паки,
                            Но тошен белый свет:
                            Во мне душа собаки,
                            Чутья же вовсе нет.
                                ("Пламенный круг", с. 25)

     Вы думаете, чутья же вовсе нет - это тоже аллегория? Ничуть не  бывало.
Лирический  Сологуб  любит  принюхиваться,  и  это  не  каприз  его,  и   не
идиосинкразия - это глубже связано  с  его  болезненным  желанием  верить  в
переселение душ. Сологубу подлинно,  органически  чужда  непосредственность,
которая была в нем когда-то, была не в нем - Сологубе, а в нем -  собаке.  И
как дивно обогатилась наша лирика благодаря этому кошмару юродивого:

                           Высока луна господня.
                                 Тяжко мне.
                           Истомилась я сегодня
                                 В тишине.

                           Ни одна вокруг не лает
                                 Из подруг.
                           Скучно, страшно замирает
                                 Все вокруг.