(К ПОВЕСТИ ГОГОЛЯ)

     Эти господа обыкновенно  претендуют  на  выдающуюся  роль,  разумеется,
каждый в своей сфере. Они не прочь даже иногда заскочить вперед,  что-нибудь
да разведывая и вынюхивая. А так как умственный ценз их  при  этом  довольно
скромен, то они весьма легко впадают в подозрительность и обидчивость.
     Каков был, в частности, тот из этих господ, который в ночь на 25  марта
1832 г. {1} загадочно покинул определенное ему  природою  место  для  целого
ряда оригинальных приключений, этого мы, к сожалению, вовсе  не  знаем.  Но,
кажется, что это был Нос довольно белый, умеренной величины  и  не  лишенный
приятности.
     Накануне исчезновения на него сел небольшой прыщик - вот и все, что  мы
знаем о носе майора Ковалева, в частности. Да и сам Гоголь, насколько  можно
судить  по  его  брульонам  {2},  колебался  относительно  частных   свойств
скромного героя своей повести и кончил тем, что  оставил  его  рисоваться  в
несколько романтической туманности. Нос был чистый, но вот и все.
     Кажется, Гоголь не решил окончательно и другого  вопроса  -  вопроса  о
герое происшествия: был ли то Нос без майора  или  майор  без  Носа?  В  его
превосходном повествовании оказалось как бы два героя. Положим, читатель, по
врожденной русскому сердцу  сострадательности,  склоняется  более  к  жертве
пасквиля,  чем  к  обидчику.  Положим,  что  и  Гоголь,  хотя,  по-видимому,
колебался, но тоже более склонялся к чувствам читателя и не выразил  особого
интереса к судьбе созданного им Мельмота-скитальца {3}. Но зато, несомненно,
столичная публика 1832 года, которая еще не  была  извещена  о  беспримерном
случае,  так  сказать,  художественным  способом,  говорила  о  носе  майора
Ковалева, а не о человеке, у которого части этой налицо или, правильнее,  на
лице не оказалось. И, вероятно, настоящему Ковалеву это  было  даже  отчасти
успокоительно,  так  как  он  первое  время  скрывал  пасквильность   своего
положения не только от света, но и  от  крепостного  своего  человека.  Хотя
издали - пожалуй! отчего же?.. Чей нос? А-а! майора Ковалева?
     В моих глазах центр повествования перемещается. Я смотрю  на  дела  вот
как.
     Нос коллежского асессора Ковалева обрел  на  две  недели  самобытность.
Произошло это из-за того, что Нос обиделся, а обиделся он  потому,  что  был
обижен или, точнее, не вынес систематических обид.
     Цирульник Иван Яковлевич, который, несмотря на  то  что  он  обедал  не
иначе как во фраке, был очень неуважительно трактуем  своей  супругой,  взял
прескверную привычку брать его, т. е. Нос (не  лучше  ли  Носа?),  в  весьма
дурно пахнущие руки всякий раз, как он намылял щеки майора Ковалева, а делал
он это с возмутительной правильностью два раза в неделю. Не  то  чтобы  этот
Иван Яковлевич имел в виду этим обижать выдающуюся часть майора Ковалева, но
он был в некотором  роде  артист,  а  эти  господа,  как  известно,  склонны
забывать все на свете, когда поют или бреют.
     Итак, обидчиков, с моей точки зрения, два  -  Иван  Яковлевич  (фамилия
неизвестна, мастерская на Вознесенском, там же и проживает) и майор Ковалев,
как попуститель, виновный в недостатке самоуважения, зачем  он,  видите  ли,
позволял два раза в неделю  какому-то  дурно  пахнущему  человеку  потрясать
двумя пальцами левой руки, хотя и без  злостного  намерения,  чувствительную
часть его майорского тела, притом  же  лишенную  всяких  способов  выражения
неудовольствия и самообороны.