Две вещи наиболее чужды поэзии Сологуба, насколько я успел ее изучить.
Во-первых, непосредственность (хотя где же они и вообще у нас, Франсисы
Жаммы? {78} уж не лукавый ли Блок?).
Во-вторых, неуменье или нежеланье стоять вне своих стихов. В этом
отношении это разительный контраст с Валерием Брюсовым, который не умеет - и
не знаю, хочет ли когда, - оставаться внутри своих стихов, а также с
Вячеславом Ивановым, который даже будто кичится тем, что умеет уходить от
своих созданий на какое хочет расстояние. (Найдите, например, попробуйте,
Вячеслава Иванова в "Тантале" {79}. Нет, и не ищите лучше, он там и не бывал
никогда.)
Сологуб, как это ни странно, для меня лучше всего характеризуется
именно объединенностью этих двух отрицательно формулированных свойств.
Как поэт, он может дышать только в своей атмосфере, но самые стихи его
кристаллизуются сами, он их не строит.
Вот пример:
Мы - плененные звери,
Голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем.
Если сердце преданиям верно,
Утешаяся лаем, мы лаем.
Что в зверинце зловонно и скверно,
Мы забыли давно, мы не знаем.
К повторениям сердце привычно, -
Однозвучно и скучно кукуем.
Все в зверинце безлично, обычно.
Мы о воле давно не тоскуем.
Мы - плененные звери,
Голосим, как умеем.
Глухо заперты двери,
Мы открыть их не смеем {80}.
Прежде всего - слышите ли вы, видите ли вы, как я вижу и слышу, что
мелькнуло, что смутно пропело в душе поэта, когда он впервые почувствовал
возможность основной строфы этой пьесы?
Первой обозначившейся строчкой была третья в напечатанном
стихотворении:
- Глухо заперты двери,
Вы узнаете ее, конечно?..
. . . . . . . . . .
. . . . . . . . . .
Тихо запер я двери -