Я старый пепел не тревожу, -
Здесь был огонь и вот остыл.
Как змей, на сброшенную кожу,
Смотрю на то, чем прежде был.
. . . . . . . . . . . . . . .
Лучей зрачки горят на росах,
Как серебром, все залито...
Ты ждешь меня у двери, посох!
Иду! Иду! со мной - никто!
(У себя. "Пути и перепутья", II, 5 cл.)
И не раз потом то слышался ему призыв к работе, и поэт понукал свою
мечту, "как верного вола" {66}, то видел он себя случайным путешественником;
нить Ариадны выпадала у него из рук, погасший факел обжигал пальцы, и
лабиринт, где "в бездонном мраке нет дорог", мстил ему, потому что он был
здесь только пришельцем, только одним из тех, кому не выдаются тайны {67}.
Наконец, уже совсем недавно Валерий Брюсов снова видит себя столь же
далеким, как и в юности, от грезившейся цели. Поэт не нашел за долгие и
трудовые годы того "немыслимого знанья" {68}, которое было его первой и
тайной любовью ("Пути и перепутья", II, 4), и вот какое мы слышим признанье
-
Я сеятеля труд упорно и сурово
Свершил в краю пустом,
И всколосилась рожь на нивах: время снова
Мне стать учеником {69}.
Я не знаю, смеется ли когда-нибудь Валерий Брюсов. Я видал его - в
стихах (в натуре совсем его не видел) серьезным и размеренным. Он почти
всегда строго-строфичен, а блеску его чужды тревожные сверкания. Лишь
изредка матовый и нежный, этот блеск чаще переходит в широкое и
ровно-лучистое сияние. Поэт любит выдавать себя за коллекционера, эклектика,
и порою он интригует нас странным сходством с Жуковским. Но антология
Брюсова и точно сродни майковской {70}.
Эллада ничего не сказала бы Валерию Брюсову. Его "Ахиллес у алтаря"
("Stephanos", 165) {71} хочет умереть, "приникнув к устам Поликсены" {72}, и
я не нахожу, чтобы очертание этого героя существенно разнилось не только от
силуэта триумвира, который променял свой пурпур на поцелуй Клеопатры
("Stephanos", 168) {73}, но и от фигуры праотца, когда тот соблазняет нашу
праматерь: различны ситуации, но колорит один - пепельный и не намеренно ли
академический? Что будет с Валерием Брюсовым, когда минуют годы
"ученичества" и даже завтра, если он захочет бросить свою прихотливую
аскезу?
Я боюсь воскрешать слова из предисловия к "Urbi et Orbi", их уже нет
перед стихами 2-го тома "Путей и перепутий". Но тогда Валерий Брюсов еще
мыслил стих отдельно от поэзии.
Для отдаленного будущего (я не особенно верю, чтобы для поэта
какое-нибудь будущее точно казалось отдаленным) он провидел стих в качестве