Пускай невинность из угла
Протяжно молит о пощаде:
Там, на скале, веселый царь
Взмахнул зловонное кадило,
И ризой городская гарь
Фонарь манящий облачила!
Бегите все на зов! на лов!
На перекрестки улиц лунных!
Весь город полон голосов,
Мужских - крикливых, женских - струнных!
Он будет город свой беречь.
И, заалев перед денницей,
В руке простертой вспыхнет меч
Над затихающей столицей {62}.
(Альм "Белые Ночи". СПб., 1907, с. 9 сл.)
Я нарочно выбрал это прозрачное стихотворение. Оно никого не смутит ни
педантизмом, ни тайнописью. Но чтобы пьеска понравилась, надо все же
Отказаться, читая ее от непосредственных аналогии с действительностью.
"Веселый царь взмахивает зловонное кадило" - как образ, т. е. отражение
реальности, это, конечно, нелепо. Но вспомните наше определение. Мысль и
жизнь скрестились. А мы так привыкли, чтобы Петр на Сенатской площади и
точно царил, что мысль о том, что все эти смены наших же петербургских
освещений и шумов зависят тоже от него, от его указующей и властной руки, -
ну, право же, поэт просто не мог не выделить эту мысль из перекрестных
мельканий восприятия и отражения. Подчинитесь хоть на минуту этой смене, -
ведь вас же ничто не дразнит, не дурачит, не оскорбляет, - дайте немножко,
чуть-чуть себя загипнотизировать. Да и нельзя иначе. Этого требует самая
плавность и музыка строф. Все стихотворение состоит из "четвертых пэонов",
т. е. всплескивает равномерно каждая четвертая волна. Только в
заключительных стихах всех строф, кроме последней (ее последний стих должен
замыкать и всю пьесу, соответствуя, таким образом, первому стиху первой
строфы), всплески двоятся и четвертый даже чуть-чуть уступает второму в
начальных пэонах:
Протяжно молит...
Фонарь манящий...
Хорошо - но зачем же свистит змей? Ведь змей из меди не может свистать!
Верно, - но не менее верно и то, что этот свистел, пользуясь закатной
дремотой всадника. Все дело в том, что свист здесь - символ придавленной
жизни. Оттуда же и это желание "глядеться" сквозь туман. Свистом змей подает
знак союзникам, их же и высматривает он, еще плененный, из-под ноги коня.
Змей и царь не кончили исконной борьбы. И в розовом заволакивающем
вечере тем неизбежнее чувствуется измена и высматривание. Но вот змей
вырастает. Змей воспользовался глухотой сторожа, который сошел с вышки, на
смену дремлющему Петру, и он - "расклубился" над домами. Это - и его жизнь