попробовала швырнуть рука Ипполита в ее мавзолей. Как Макбет, когда на него
двинулся и Бирнамский лес {25}, Федра пережила за четверть часа Ипполитовых
сарказмов свой пятый акт; только она пережила его не с мечом в руке, как
Кавдорский тан, а молча, со скрещенными на груди руками и с целой бурей в
сердце, для выхода которой оставались только одни горящие глаза.
Но зато руке Ипполита не удастся швырнуть в ее труп черного камня
клеветы: нет, она вооружит свою окоченелую грудь заколдованным неотразимым
оружием; против гордости аскета она выставит злобу самца, и Фесей, который
осилил Амазонку, конечно, сумеет заткнуть рот и ее отродью. Ипполит смешал
Федру с ее рабыней, Федра стравит его с отцом. Когда Ипполит покидает сцену,
Федра начинает говорить, сначала даже в лирической форме, тревожными
дохмиями. Характерны при этом ее выражения:
tecnas nun tinas (et) ecomen h logouV,
sjaletsai kaJammaluen
{ Где сила искусства?
Где выход?
О, как этим цепким объятьем
Опутана я безнадежно?.. {26}}
Они дышат ареной борьбы, палестрой; в мозгу Федры, готовой бороться,
невольно возникает образ опрокинутого борца, которого железным кольцом
сжимает объятие противника. Несмотря на обрядовый характер ее жалобы, где
бледной чередой сменяется боги и смертные, земля и солнце, видно, что теперь
царица уже не вдастся так легко. Накипевшая злоба прежде всего, конечно,
обрушивается на кормилицу; старуха не остается в долгу, и ее язвительный
намек на то, что вина ее заключается лишь в безуспешности ее попытки,
подливает новую каплю яда в чашу Федры. Но вот старуха, плача, уходит, и
тогда, связав подруг клятвой молчания, Федра произносит на сцене свои
последние слова (ст. 724 сл.). Когда хор прервал ее было словом "Молчи",
Федра в свою очередь не дает женщинам продолжать. "Если хочешь давать мне
советы, - говорит она, - пусть эти советы будут честны", т. е. не смей
говорить мне теперь о благоразумии, о жизни и всеисцеляющем времени; ты
должна, напротив, поддержать во мне решимость умереть. Царица заключает
слова свои угрозой, которая составляет изящный контраст к божественной
угрозе пролога.
"Удалившись из жизни, - говорит Федра, - я еще до заката насыщу
Киприду, которая давно уже меня изводит. Пусть паду я жертвой неуслажденной
любви. Но в моей смерти я явлюсь злом для другого человека" пусть он
позабудет надмеваться моей бедой и, разделив со мною недуг" научится быть
истинно скромным" {27}. Странные, тяжелые, не столько злые, сколько
таинственные слова! Что в них слышится? Одна ли угроза и злоба или где-то
там, глубже, задавлено и рвется наружу голубое пламя Эрота? "Разделить
недуг" - не выразили ль эти слова все еще живущее в Федре желание "разделить
ложе" Ипполита? Разве Эрот не может ужалить и Эриннию? Если вы внимательно
прочитали трагедию и вдумались в быстро прошедший перед нами, но богатый
содержанием трагический день Федры, скажите мне теперь, могла ли Федра не
написать своей клеветы, мало того, не должна ли была она ее написать?