который он писал, как ему казалось, тоже с рабской верностью. Тут не было
никакой рабской верности, но фигуры, по замыслу художника предназначенные
лишь на роли побеждаемых детей тьмы и зла, вышли столь неотразимо-победными
и многозначительновластными. что Гоголь должен был сам убежать от едва
подмалеванных им Муразовых, Уленек и Скудронжогло {5} и прочих побежденных и
низверженных духов света, которые в его концепции, казалось, заранее
торжествовали победу. Гоголь умер, сломленный отчаяньем живописца,
потерявшего из виду недописанный им, но ставший ему ненавистным портрет, -
портрет, который казался ему грешным, ибо вместо того, чтобы являться лишь
материалом, лишь этюдом для картины, где блеск красоты добра должен был
эстетически торжествовать над чернотой порока, - этому пороку пришлось
одному, шатаясь по миру, оправдывать безрадостное свое существование.
Написал ли Гоголь свою "Мадонну Звезды"?.. Может быть, и написал, но не
здесь, а в другой, более светлой обители... если мы не захотим допустить,
что он оставил ее и здесь, только в лазурных красках невозможного, которое
не перестанет быть желанным и святым для всякого, кто научился, благодаря
сробевшему и побежденному живописцу, смело смотреть на намалеванного им
дьявола.
x x x
Конец повести окрашен кистью Гоголя юмористически. Пока сын живописца
рассказывал грустную историю своего отца, картина пропадает с аукционного
стола; кто-то ее стянул, и она исчезла, может быть, на этот раз уже
бесследно, чтобы оставаться лишь смутным загробным упреком для своего
создателя.
Этим как бы еще более подчеркивается символический смысл картины -
можно уничтожить полотно, но как уничтожить слово, если оно остается в
памяти или предано тиснению? Как уничтожить из души его яркий след, если
душа взволнована им, очарована или соблазнена? Повесть о портрете
напрашивается на сопоставление ее с "Ночью перед рождеством". В старой
повести кузнец Вакула смело оседлал черта и побывал на этом коне там, где
ему и не снилось; здесь, наоборот, художник убежал от черта, напугавшись раз
на всю жизнь. Там Вакула намалевал черта на церковной стене, более гадким,
чем страшным - "от, бачь, яка кака намалевана". Здесь - художник создал
нечто не только страшное, но зловредное, даже роковое. Первым изображением
живописец, вероятно, гордился, хотя это и было до некоторой степени
церковное покаяние за поднятую им чертовщину; но чего же было, в сущности,
бояться Вакуле? Глядите, мол, добрые люди, на нечистого - вот он и весь тут.
Живописец "Портрета", наоборот, всеми силами искал уничтожить следы своего
малеванья, и это было даже его загробной волей, а между тем портрет, может
быть, гуляет среди нас и теперь, тогда как церковная стена с малеваньем
Оксаниного мужа, поди, давно уже заросла бурьяном и крапивой после
приключения с злополучным Хомой Брутом.
III
Но что же общего между "Портретом" и такими произведениями Гоголя, как
"Ревизор" и "Мертвые души"? С одной стороны, создания поистине
просветленные, а с другой - недомалеванный портрет, от которого нет не