еще до начала  поминок,  и,  посмотрев  на  батю  ненавидящим  взглядом,
сказала ему: "Сволочь ты, отец!" В сухих глазах Шурки, кроме  ненависти,
ничего  не  было.  Глафира  жалела  Гришу.  Черствая  Шурка  внушала  ей
неприязнь.
   Гришка все  чаще  стал  напиваться.  В  последние  годы  ему  хватало
пятидесяти граммов, чтобы захмелеть. "А  кто  из  мужиков  не  пьет?"  -
думала Глафира. Она уставилась на стенку, где из деревянной,  засиженной
мухами рамки смотрел на нее улыбчивый моряк, ее Витенька.
   С  мужем  Глафира  успела  прожить  только  два  года.  Потом  война.
Наверное, и ее Витенька тоже, если б довелось ему вернуться  живым,  пил
бы водку. Мужики и раньше пили. Пили и  дрались  кольями.  Случалось,  и
зашибали один другого. Но пили по праздникам. Праздников бабы  ждали  со
страхом. Как пройдет? Кто подерется, кого  забьют?  В  будни  мужики  не
пили, работали. Представить себе, чтобы кормилец с утра в  рабочий  день
слонялся возле магазина, чтобы выпросить бормотуху, Глафира в те годы не
могла.
   А теперь такое в порядке вещей. И ее сосед Гриша как все. "А  сладкая
ли у него жизнь? - думала Глафира.  -  Что  он  хорошего  видел?  Вот  в
Монголии побывал, служа в армии. Рассказывал, как часть их  в  предгорье
стояла. Офицеры играли в карты и пили открыто. Солдаты - потихоньку. Вот
и вся житейская наука. А вернулся - заработок еле-еле на прокорм.
   Дом пустой". Глафира тягостно вздохнула и побрела во двор.
   На ругань соседей пронзительно и монотонно лаяла ее Кутька, маленькая
кривоногая сучка с вечно слезящимися глазами.  Кутьку  Глафире  принесли
щенком, и она привязала ее тяжелой цепью к будке.
   Глафира думала, что Кутька вырастет в крупную собаку, но та расти  не
стала.  И  теперь  маленькая  пятилетняя  Кутька,   изведавшая   мировое
пространство во всю  длину  своей  цепи,  монотонным  лаем  поддерживала
соседский скандал.
   Глафира переобулась в  резиновые  опорки,  оставшиеся  после  обрезки
резиновых сапог, взяла вилы и побрела на огород разбрасывать навоз.
   За  соседским  забором  обиженно  сопел  пьяный  Гришка.  Всхлипывала
Лариса. Кудахтали куры.
   Обычный воскресный день в деревне Матюхино.
   Шурка свою деревню ненавидела, она собиралась искать жениха в городе.
Шура считала себя красивой, и основания у нее имелись. Теперь, когда она
бегала по двору в грязном халате и рваных шлепанцах, это было  не  очень
заметно. Но если ее помыть, причесать и  приодеть,  девушка  становилась
неузнаваемой. Она умела втискивать  свои  крупные  ступни  в  "туфельки"
тридцать девятого размера и бойко ходить на  каблуках,  Бойкость  далась
тяжелыми и долгими тренировками. Ноги у Шуры были  длинные,  коленки  не
торчали. Парни оглядывались. Сам директор -  Николай  Лукьянович  Клыков
танцевал с ней на Восьмое марта. А Николай Лукьянович  толк  в  женщинах
знал.
   Недаром, имея почти семьдесят лет за плечами, он жил с тридцатилетней
женой. И жил не первый год: у них уже и дочка ходила в первый класс.
   Еще девятиклассницей, Шура, попав в Москву  со  школьной  экскурсией,
гуляла по Выставке достижений народного хозяйства. Навстречу ей  молодая
дамочка в наимоднейшей мини-юбке  важно  прогуливала  маленького  серого
пуделя. Шурка уставилась на нее во все глаза.  Дамочка,  почувствовав  к