Леонид Андреев.
Жизнь Василия Фивейского
---------------------------------------------------------------
OCR: Максим Бычков
---------------------------------------------------------------
I
Над всей жизнью Василия Фивейского тяготел суровый и загадочный рок.
Точно проклятый неведомым проклятием, он с юности нес тяжелое бремя печали,
болезней и горя, и никогда не заживали на сердце его кровоточащие раны.
Среди людей он был одинок, словно планета среди планет, и особенный,
казалось, воздух, губительный и тлетворный, окружал его, как невидимое
прозрачное облако. Сын покорного и терпеливого отца, захолустного
священника, он сам был терпелив и покорен и долго не замечал той зловещей и
таинственной преднамеренности, с какою стекались бедствия на его некрасивую,
вихрастую голову. Быстро падал и медленно поднимался; снова падал и снова
медленно поднимался, - и хворостинка за хворостинкой, песчинка за песчинкой
трудолюбиво восстановлял он свой непрочный муравейник при большой дороге
жизни. И когда он сделался священником, женился на хорошей девушке и родил
от нее сына и дочь, то подумал, что все у него стало хорошо и прочно, как у
людей, и пребудет таким навсегда. И благословил бога, так как верил в него
торжественно и просто: как иерей и как человек с незлобивой душою.
И случилось это на седьмой год его благополучия, в знойный июльский
полдень: пошли деревенские ребята купаться, и с ними сын о. Василия, тоже
Василий и такой же, как он, черненький и тихонький. И утонул Василий.
Молодая попадья, прибежавшая на берег с народом, навсегда запомнила простую
и страшную картину человеческой смерти: и тягучие, глухие стуки своего
сердца, как будто каждый удар его был последним; и необыкновенную
прозрачность воздуха, в котором двигались знакомые, простые, но теперь
обособленные и точно отодранные от земли фигуры людей; и оборванность
смутных речей, когда каждое сказанное слово круглится в воздухе и медленно
тает среди новых нарождающихся слов. И на всю жизнь почувствовала она страх
к ярким солнечным дням. Ей чудятся тогда широкие спины, залитые солнцем,
босые ноги, твердо стоящие среди поломанных кочанов капусты, и равномерные
взмахи чего-то белого, яркого, на дне которого округло перекатывается
легонькое тельце, страшно близкое, страшно далекое и навеки чужое. И много
времени спустя, когда Васю похоронили и трава выросла на его могиле, попадья
все еще твердила молитву всех несчастных матерей: "Господи, возьми мою
жизнь, но отдай мое дитя!"
Скоро и все в доме о. Василия стали бояться ярких летних дней, когда
слишком светло горит солнце и нестерпимо блестит зажженная им обманчивая
река. В такие дни, когда кругом радовались люди, животные и поля, все
домочадцы о. Василия со страхом глядели на попадью, умышленно громко
разговаривали и смеялись, а она вставала, ленивая и тусклая, смотрела в
глаза пристально и странно, так что от взгляда ее отворачивались, и вяло
бродила по дому, отыскивая какие-нибудь вещи: ключи, или ложку, или стакан.
Все вещи, какие нужно, старались класть на виду, но она продолжала искать и