Дьякон   укоризненно    покачивал    головой    и    рассказывал    про
многострадального Иова: как бог любил его и отдал  сатане  на  испытание,  а
потом  сторицею  вознаградил  за  все  муки.  Но  Иван  Порфирыч  насмешливо
ухмылялся в бороду и без стеснения перебивал ненравившуюся речь:
     - Нечего рассказывать, и  сами  знаем.  Так  то  Иов-праведник,  святой
человек, а это кто? Какая у  него  праведность?  Ты,  дьякон,  лучше  другое
вспомни: бог шельму метит. Тоже не без ума пословица складена.
     - Ну, погоди; задаст тебе ужотка поп, как руки не поцелуешь. Из  церкви
выгонит.
     - Посмотрим.
     - Посмотрим.
     И они поспорили на четверть  вишневки,  выгонит  поп  или  не  выгонит.
Выиграл староста: он дерзко отвернулся, и  протянутая  рука,  коричневая  от
загара, сиротливо осталась в воздухе, а сам о. Василий густо покраснел и  не
сказал ни слова.
     И после этого случая,  о  котором  говорило  все  село,  Иван  Порфирыч
укрепился во мнении, что поп дурной и недостойный человек, и стал  подбивать
крестьян пожаловаться на  о.  Василия  в  епархию  и  просить  себе  другого
священника.  Сам  Иван  Порфирыч  был  богатый,  очень  счастливый  и  всеми
уважаемый человек. У него было представительное лицо, с твердыми,  выпуклыми
щеками и огромной черной бородою, и такие же черные волосы шли по всему  его
телу, особенно по ногам и груди, и он верил, что  эти  волосы  приносят  ему
особенное счастье. Он верил в это так же крепко, как и в бога,  считал  себя
избранником среди людей, был горд, самонадеян и  постоянно  весел.  В  одном
страшном железнодорожном крушении, где  погибло  много  народу,  он  потерял
только фуражку, засосанную глиной.
     - Да и та была старая! - самодовольно добавлял он и ставил этот  случай
в особенную себе заслугу.
     Всех людей он искренно считал подлецами и дураками, не знал жалости  ни
к тем, ни к  другим  и  собственноручно  вешал  щенят,  которых  ежегодно  в
изобилии приносила черная сучка Цыганка. Одного из щенят, который покрупнее,
он оставлял для завода и, если просили, охотно раздавал остальных,  так  как
считал собак животными полезными. В суждениях своих Иван Порфирыч был  быстр
и неоснователен и легко отступался от них, часто сам  того  не  замечая,  но
поступки его были тверды, решительны и почти всегда безошибочны.
     И  все  это  делало  старосту  страшным  и  необыкновенным   в   глазах
запуганного попа. При встрече он первый с непривычной  торопливостью  снимал
широкополую шляпу и, уходя, чувствовал, как чаще и лотошливее становятся его
шаги - шаги человека, которому стыдно и страшно, - и путаются в длинной рясе
жилистые ноги. Точно вся жестокая, загадочная судьба его воплотилась в  этой
огромной черной бороде, волосатых руках и прямой, твердой поступи, и если о.
Василий не сожмется весь, не посторонится, не спрячется за своими стенами, -
эта грозная туша раздавит его, как муравья. И все,  что  принадлежало  Ивану
Порфирычу Копрову и касалось его, интересовало попа так, что иногда по целым
дням он не мог думать ни о чем другом, кроме старосты, его жены, его детей и
богатства. Работая в поле вместе с крестьянами, сам похожий на крестьянина в
своих  грубых  смазных  сапогах  и  посконной  рубахе,  о.   Василий   часто
оборачивался к селу, и первое, что  он  видел  после  церкви,  была  красная
железная крыша Старостина двухэтажного дома. Потом  среди  завернувшейся  от
ветра серой зелени ветел он с трудом отыскивал деревянную потемневшую  крышу