- В руках членов партии, я полагаю.
     - Но кто конкретно ее члены? Вы знаете не хуже  моего,  что  огромным
недостатком американского народа всегда было безразличие к политике.
     - Что? Но ведь они голосовали,  не  так  ли?  Каковы  были  последние
цифры?
     - Восемьдесят восемь против тридцати семи. Конечно,  они  голосовали,
раз уж им дано такое право. Но кто из них имеет хоть какое-то отношение  к
выдвижению  кандидатов  или  определению  платформы?   Кто   нашел   время
задуматься над этим или  хотя  бы  написать  своим  конгрессменам?  Кличка
"Прихлебатель  политикана"  все  еще  в  ходу.  Слишком  часто  в  истории
голосование сводилось к выбору между  двумя  хорошо  смазанными  машинами.
Достаточно  умная  и  решительная  группа  и  теперь   может   навербовать
достаточно сторонников, выдвинуть какое-то имя и лозунги и  орудовать  под
их прикрытием. - Далгетти говорил быстро  и  уверенно:  этой  проблеме  он
посвятил свою жизнь.
     - Две машины, - не сдавался незнакомец, - или четыре, или пять, - что
мы имеем теперь, - по крайней мере, лучше чем одна.
     - Только не в том случае, если все их контролируют одни и те же люди,
- мрачно ответил Далгетти.
     - Но...
     - Если не можете их разбить, лучше к ним присоединиться. А еще  лучше
присоединиться ко всем сторонам. Тогда вы не проиграете.
     - Не думаю, что это произошло.
     - Нет, этого не произошло, - согласился Далгетти, -  не  произошло  в
Соединенных Штатах, хотя в некоторых других странах...  Впрочем,  неважно.
Это все еще впереди - только и всего. Сегодня за ниточки дергают не  нации
и не партии, но... философы,  если  вы  предпочтете  такое  название.  Все
сводится к двум типам человеческого сознания, стоящим  выше  национальных,
расовых и религиозных течений.
     - И что же это за два типа? - спокойно спросил незнакомец.
     - Я бы назвал их либеральными и тоталитарными, хотя не  все  носители
тоталитарного мышления признают себя таковыми. Общеизвестно, что неистовый
индивидуализм достиг своего пика в девятнадцатом столетии. Хотя,  по  сути
дела,  социальное  давление  и  обычаи  были  более  жесткими,   чем   это
представляется теперь многим.
     В  двадцатом  столетии  социальные  твердыни  -  в  манерах,  морали,
привычках и мыслях - были  разбиты.  Эмансипация  женщины,  например,  или
легкость развода,  или  законы  о  правах  личности.  Но  в  то  же  время
государство начало усиливать свою хватку. Правительства брали на себя  все
больше  и  больше  функций,  налоги  росли,  жизнь  индивидуума  все  чаще
регулировалось словами "разрешено" и "запрещено".
     Итак, похоже, что война органически  присуща  обществу.  Она  снимает
давление, запреты, касающиеся  борьбы,  работы  или  рациона.  Чрезвычайно
медленно мы идем к обществу, где индивидуум имеет максимум свободы  -  как
от закона, так и от обычаев. Возможно,  несколько  дальше  по  этому  пути
продвинулись Америка, Канада и Бразилия, но эта тенденция  наблюдается  во
всем мире.
     Однако  возникают  некоторые  тревожные  симптомы.  Новая   наука   о
человеческом поведении, массовом и индивидуальном, оперирует  религиозными
формулировками.  Она  становится  самым  могущественным  инструментом   из