с отцом. Бесполезно: я поздний ребенок, меня берегут.
-- Хочешь, любое, мой сын, выбирай! -- поет отец громким голосом хана
Кончака из оперы "Князь Игорь". Иногда он переиначивает слова арий и песен
по-своему, чтобы они подходили. -- Любое, мой сын, выбирай!.. Но раз ты
хочешь идти в кино, я ликую!
Он долго еще ликует. Так, что слышно внизу, на улице.
По правде сказать, не только отец -- все в нашем доме говорят громко,
потому что мама не очень хорошо слышит. Это случилось, когда я родился.
Значит, поздние дети, которых так ждут, приносят не только радость... Мне
не сказали, что это из-за меня, чтобы не огорчать. Но я-то уж знаю! Однажды
я слышал, как доктор сказал: "Последствия родов. Вряд ли пройдет". Уж лучше
бы я не рождался!
А сама мама говорит очень тихо. Иногда она тоже шутит, но с какой-то
грустной улыбкой. Что бы у нас ни случилось, она всегда считает, что это к
добру. И не поймешь, всерьез ли она так считает.
-- Это даже хорошо, -- говорит она, -- что я многое пропускаю мимо ушей:
мало ли говорят ерунды!
"Это даже хорошо..." -- мама часто так начинает.
-- Это даже хорошо, что ты хочешь в лыжный поход: значит, ты не боишься!
Но потом она обязательно отыщет причину, по которой мне лучше остаться
дома: я -- поздний ребенок, меня берегут.
Бережет и Людмила... Она архитектор. "Мастер четких линий" -- называет
ее отец. И говорит моя сестра четко и прямо, она уж не станет переиначивать
арии.
-- Если бы ты всерьез занимался спортом и хорошо катался, я бы тебя
поддержала, -- скажет она. -- А так -- не могу.
Но если я даже научусь кататься, как мастер спорта или чемпион, они все
равно найдут причину, чтобы меня не пустить. Это уж факт.
Когда в доме у нас происходит что-нибудь неприятное, от меня все
скрывают. Я сразу чувствую, а мне говорят: "Ты -- ребенок! Ты этого не
поймешь". Они ждали ребенка, и им приятно, что он у них есть. И мне было бы
очень приятно, что им так приятно, если бы этим ребенком был кто-нибудь
другой, а не я.
Подслушивать я не люблю. И никогда бы не стал, но раз от меня что-то
скрывают, а я в этом деле, может быть, даже могу помочь, я должен
подслушать. Тем более что отец и по секрету всегда говорит так громко, что
хочешь не хочешь, а все равно будешь знать.
Однажды я услышал такой разговор, секретный... Что говорила мама, я не
мог разобрать, а отец запел ей в ответ из "Евгения Онегина":
-- Привычка свыше нам дана!
Я не так уж хорошо разбираюсь в музыке, чтобы сразу угадывать, что из
какой оперы. Но ведь даже у каждого знаменитого певца есть свой особый
репертуар, к которому можно привыкнуть.
-- Привычка свыше нам дана! -- повторил отец. И добавил: -- После
стольких лет?.. На другую работу? Нет, не могу!
Потом что-то сказала мама. Потом отец снова запел, но уже из Девятой
симфонии Бетховена. Это странная симфония: в ней поют.
-- О бра-атья, довольно печали! -- пропел отец. И добавил одну фразу
обыкновенно, по-человечески: -- Двести двадцать на сто -- это еще не
смертельно.