- Эх, люди, люди... - бормотал человек, - эх, люди...
   В этот день отдел редких книг и рукописей был закрыт  для  посещений.  На
столах крошечного читального зала  вверх  ногами  стояли  стулья.  Екатерина
Ивановна,  пожилая,  бледная  женщина,  работавшая  здесь  библиотекарем   и
техничкой одновременно, пылесосила  старый  ковер.  Запертую  изнутри  дверь
изредка кто-то дергал снаружи, отчего Анна и Оловянников  переглядывались  и
подходили к барьеру,  отделявшему  читальный  зал  от  хранилища.  Екатерина
Ивановна бросала хобот воющего пылесоса и торопливо семенила к двери.
   - Черным же по белому... - бубнила возле дверей библиотекарша. - Закрыто.
Санитарный день... Аронова нету, когда будет-не знаю.
   Аронова ждали уже часа три. Директор краеведческого  музея  Оловянишников
по-хозяйски открывал шкафы, брал и листал книги - листал просто так,  только
бы занять себя - и время от времени пытался наладить разговор с Анной
   - А скажите, сударыня, - то ли паясничал, то ли уж  в  самом  деле  любил
выражаться старомодно директор, - сколько, к  примеру,  стоит  сей  фолиант?
Если новыми деньгами, конечно?
   Анна молчала и отворачивалась. Оловянишников ее  раздражал.  Ишь,  хозяин
нашелся, как у себя дома: хоть бы разрешения спросил трогать книги. И  голос
его раздражал - "а скажи-ите,  суда-арыня..."  А  еще  действовал  на  нервы
пылесос...
   - Когда  я  работал  директором  музучилища,  -  в  очередной  раз  начал
Оловянишников, - была у меня скрипочка... Ну не  Страдивари,  разумеется,  а
мастера другого, но цены, говорят, не имела. Я ее в сейфе держал...
   - А директором бани вы не работали? - раздраженно спросила Анна.
   Директор музея вскинул голову, секунду глядя обескуражено,  затем  как-то
сник, съежился, виновато прихлопнул дверцу шкафа. "Зачем же  я  его  так,  -
пожалела Анна. - Он же ни при чем...  Совсем  нервы  расшатались,  на  людей
бросаюсь".
   Оловянишников не обиделся, лишь вздохнул тяжко,  с  детским  всхлипом,  и
закончил:
   - Представьте себе - украли... Из сейфа украли. И продали одному скрипачу
из филармонии. До сих пор на ней играет. Не на концертах, конечно,  а  дома;
запрется ночью - и играет.
   "У тебя так и музей растащут", - подумала Анна уже  без  злости  и  вслух
проронила:
   - Извините меня...
   - Ничего-ничего, я понимаю, - заспешил директор  музея.  -  Как  говорят:
ждать и догонять хуже всего.
   Вообще-то  Анне  следовало  уважать  Оловянишникова,  поддакивать  ему  и
заглядывать в рот. По крайней мере, Аронов предупреждал  ее,  чтобы  она  не
прекословила директору музея. Все-таки он  сам,  по  доброй  воле,  половину
расходов на экспедицию брал на себя, вернее, собирался покрыть их из фондов,
выделенных на приобретение экспонатов для музея. Однако  едва  Анна  увидела
Оловянишникова - человека  лет  за  сорок,  этакого  бодрячка,  с  привычкой
переспрашивать и похохатывать без  причины,  -  вдруг  ощутила  недоверие  и
желание дерзить. Знакомил их Аронов в ответственный момент, когда  обсуждали
план экспедиции. Директор музея говорил много, смеялся и сыпал вопросами:
   - Что-что? Как вы сказали?
   - Проехали, - не сдерживалась Анна и  ловила  на  себе  укоряющий  взгляд
хранителя.