прошлое спасать? Осталось ли оно, прошлое-то?.. А если и осталось?..  Время,
значит, пришло... Я-то всю жизнь, дурак, не так  думал.  Думал,  когда  изба
горит, надо в первую очередь образа да детишек спасать, потом уж за  барахло
приниматься Испокон веков так на Руси было... А выходит, надо все по времени
делать. Благодарствуйте, так бы умер - не узнал, так бы и верил...
   Он говорил полушепотом, дышал  в  лицо  Аронову,  и  тот  ощущал  желание
отодвинуться или хотя  бы  отвернуться.  В  уголках  пересохших  губ  Никиты
Страстного медленно накапливалась клейкая  пена.  На  какой-то  миг  Аронову
показалось, что Гудошников сейчас выскажется, вымечет перед ним всю обиду и,
освобожденный, откроет комнату-хранилище, выложит  материалы,  берите,  мол,
пользуйтесь моими трудами.
   Однако Никита Евсеич перевел дух и зашептал сбивчиво, недоговаривая слова
и фразы:
   - Издеваться?.. Буду... Еще как буду.  Смеяться  буду.  Я  ждал,  ох  как
ждал... Придете ко мне, приползете... Дай - скажете... Моя взяла... Иначе бы
не пришел! Двенадцать лет не показывался... Пришел. На коленях просишь... Вы
что, за дурака меня... Неужели впрямь подумал - я тебе бумаги дам?
   - Надеялся на благоразумие, - проронил Аронов  и  внутренне  содрогнулся:
взгляд Гудошникова поблескивал черно и нездорово, мраморно  белели  раздутые
крылья носа.
   - Благоразумие, - выдохнул Никита Евсеич. - А  когда  я  вас  призывал  к
нему.  Когда  по  Руси  костры  горели.  Когда  книги  в  огонь,  в   грязь.
Благоразумие...  Когда  ты  кержаков  грабил,  обманом  книги  брал  -  тоже
благоразумие? Куда ты дел книги из скитов? Почему их в твоем отделе нет? Где
они? В подвале! В сырости! Крысам на съедение отдал! Я все знаю, что у  тебя
творится, все! Не смотри, что дома сижу!.. Что, тоже благоразумие?!
   - Но книги еще не разобраны, не описаны, - попытался оправдаться  Аронов.
- Там сухо теперь, крыс потравили...
   - Знаю, что ты хочешь! - обрезал Гудошников. - Знаю! В подвале сгноить, в
сейф запереть! На кой же ляд собирать тогда? Зачем?  Для  кого?  Нет,  пусть
книги у кержаков будут! Там они не пропадут! Там их читают!
   - Ты успокойся,  Никита  Евсеич!  -  отпрянул  Аронов.  -  Что  с  тобой?
Успокойся.
   - Все меня успокоить  хотите...  -  забормотал  Гудошников.  -  Время  не
пришло...  Общественное  сознание  не  созрело...  Гудошников   сумасшедший,
прожекты сочиняет... Рукописное наследие... План спасения!.. Я  знаю.  Знаю,
что вы про меня... Скупой рыцарь. Над златом чахнет... Знаю!  Свое  собрание
от народа прячет. От народа не прячу! От  вас  -  прячу!  От  тебя  прячу...
Бродячие собаки одолевают...
   Аронов встал и под его бормотанье направился в прихожую, ступая осторожно
и подавляя желание оглянуться. Неожиданно он подумал, что  впервые  в  жизни
так близко видел и разговаривал с сумасшедшим, а то,  что  Никита  Страстный
болен, теперь казалось несомненным. Следовало бы понять это раньше  и  сразу
уйти, либо уж не начинать этого разговора...
   Торопливо накинув пальто, Аронов вышел на улицу  и  огляделся  в  поисках
телефонной будки: оставлять Гудошникова в  таком  состоянии  одного  нельзя,
нужно вызвать "скорую", пусть дадут успокоительное, сделают укол... Какой-то
мужчина, опустив голову, волок по переулку мертвую собаку. Аронов  шагнул  к
нему, намереваясь спросить, где ближайший автомат, однако услышал  сбивчивый
шепот.