-- Ничего, товарищ старший  сержант. Письмо от  отца получил.  В колхоз
старика приняли. Говорит, не стерпел.  Страшно одному стало. Война, люди все
сообща,  рука об руку идут, а я,  говорит,  как волк, один... пользы от меня
никакой. Подумал-подумал,  да  и пошел  в правление.  Теперь,  пишет, понял,
каким был раньше дураком... Да вот прочтите сами, товарищ старший сержант!..
  Шахаев взял из слегка дрожащих рук солдата письмо. Стал читать.
  -- Ну что ж, Никита, поздравляю! Это хорошо. Это здорово!..
  Никита выпрямился, приподнял плечи, счастливый.
  -- Спасибо вам!
  Парторг обнял его. Они расцеловались.
  Михаил  Лачуга  принес  прямо  на  башню  еду,  несколько бутылок вина.
Расстелили палатку, уселись по-восточному, стали обедать.
  В приготовлении  обеда  повару помогала  Мотя.  Мотя похудела и  оттого
стала  статной, обрела  грациозные, плавные движения,  голос ее стал нежнее,
черты лица смягчились, но  конопатинок на щеках  и носу прибавилось, они как
бы  слились в  отдельные  большие пятна.  В ее глазах, не оттененных  белыми
ресницами,  --  ожидающе-беспокойный блеск, словно бы она  прислушивалась  к
чему-то  невидимому,  но  ощущаемому  ею.  Иногда она неожиданно  и  странно
улыбалась,  казалось,  без  всякой  причины.  В  такие минуты  взгляд ее был
обращен  в себя.  С полуоткрытым ртом, склонив  чуть-чуть  набок голову, она
ждала чего-то.
  --  За победу,  товарищи!  --  Шахаев  поднял  кружку. Золотистое  вино
заискрилось, плеснулось ему на руку.
  -- За ваше возвращение! -- сказал Забаров, глядя на парторга и Наташу.
  Над головами солдат громко и радостно хлопал Пинчуков флаг.

3

  Коммунисты разведроты расположились прямо на  башенной площадке  замка.
Тут было ветрено, холодновато, зато безопасно: ни мина, ни вражеские шальные
пули не могли сюда  залететь.  Меж  древних  бархатисто-замшевых камней,  на
которых  сидели разведчики, сочился свет, озаряя посерьезневшие лица солдат.
Невдалеке смутно маячила гора, от которой бежал, юрко извиваясь  и  стремясь
вниз,  к  утонувшей в легком  тумане долине, ручей,  сочившийся из  отвесной
скалы прозрачной студеной  водицей,  --  будто скала эта плакала и никак  не
могла выплакать свои слезы. На одном уровне с башней медленно, лениво ползло
облако.
  -- Ну что ж, товарищи, начнем? Коммунисты все налицо.
  Ванин  вздрогнул.   Его  зеленые,  всегда  озорные  глаза  округлились,
расширились,  лицо побледнело. Голос  Шахаева показался  Ванину  незнакомым,
чужим. Семен невольно быстро быстро пробежал глазами по лицам коммунистов --
своих боевых  побратимов,  на  какой-то миг  увидел  близоруко щурившегося и
протиравшего очки Акима: "Что думает он сейчас? Наверное,  выступит"   Петра
Тарасовича, важно щупавшего свои еще более побуревшие усы: "Этот обязательно
выступит"  Забарова, сосредоточенно глядевшего на Ванина:  "Может припомнить
глупые мои  проделки за всю  мою службу разведчиком"  Шахаева, обнажившего в
застенчивой  улыбке вспыхнувшие  под  косым солнечным  лучом  зубы  комсорга
Камушкина, подбадривавшего Семена своим веселым взглядом.
  -- На  повестке дня у нас один вопрос: прием в партию младшего сержанта
Ванина Семена Прокофьевича. Нет возражений против такой повестки дня?