бездомок на ней...
   - Полно, княже! - успокоил Дивей.  -  Клади  требы  Перуну-богу  да  веди
дружину свою на Корсунь. А кручина твоя в поле развеется, аки персть  на землю падет.
   - Брат мой, Ярополк, во сне снится, - глухо промолвил Владимир.  -  Токмо
очи закрою-десницу ко мне тянет и рещет : здравствуй, брат.
   Вскинул голову Дивей, оглядел великого князя,  но  сдержался  от  упрека.
Помнил старец деда Владимира, Игоря  Рюриковича,  и  отца  его,  Святослава,
помнил. Многие лета писал Дивей о славных  походах  княжеских,  о  битвах  с
печенегами да хазарами, о горе лютом и о  радости  великой  песни  слагал  и
тешил потом князей киевских. И всегда был в купномыслии с великими князьями,
ибо не след летописцу делам их мешать, и с  братоубивцем  Владимиром  ладил,
перечить ему не хотел, даже если пылало во гневе сердце Дивеево.
   - Отведи и развей думы и страсти мои, дедушко, - попросил Владимир. -  Ты
же беседливый, твое слово аки бальство  ,  аки  мовь
 после брани. Пока на Корсунь-город с дружиной хожу, сложи  мне
песень, аже бы милосердие ко мне пробудила и мудрость великую. Славу я мечом
добуду, а мудрость токмо от слова твоего, Дивей...
   Сложил Дивей песнь для Владимира Святославлича, записал на  пергаменте  и
спрятал в ларец. Теперь бы время побаловать княжеский ум  и  сердце,  да  не
кличут старца к великому князю. Верно, в крещении нашел Владимир бальство от
недугов своих...
   К полуночи  не  стерпел  Дивей.  Новые  чоботы  надел,  волосы  гребешком
расчесал, чистой тесьмою повязал и кликнул  Улыбу  -  ученика  своего,  сына
холопьего. Не отозвался унот , видно, заснул крепко.  Заглянул
Дивей в чулан, где спал Улыба, пошарил на  постели  -  нет  его!  Похолодело
сердце: в этакую тревожную ночь ушел и не спросился даже.  Сгинет  отрок,  и
совсем один останется Дивей... Улыба с малолетства жил со старцем, полюбился
ему как сын и в письме проворный был. Дивей собирался перед  великим  князем
хлопотать, чтобы  ученика  вольным  человеком  сделать.  Кинулся  старец  на
крыльцо, а навстречу опять волхвы.
   - Ведаем мы! - закричали. - Аже  с  зарею  крещение  будет!  Лише  сейчас
прознали! У великого князя с вечера попы греческие да  болгарские  толкутся,
судят, рядят, аки землю Русскую крестить! Утром указ княжеский будет, аже бы
все бояре,  челядь,  холопы  и  прочие  людишки  выходили  на  берег  Днепра
принимать крещение! А кто уклониться посмеет - силою поволокут!
   Дивей - то хоть и не боярин и не смерд, не холоп и  не  изгой  и  приказы
княжеские ему некасаемы, а еще пуще затревожился он.  Вольному-то  человеку,
каких мало на Руси есть, всегда больней от приказов княжеских.
   - Не вразумишь ты теперь великого князя! - наседают  волхвы.  -  Мы  тебя
чуть на смерть к нему не послали, не чаяли уж и застать,  думали,  в  тереме
ты... А коли живой - собирай-ка,  Дивей,  борошень   свою, мы тебя в черные леса повезем да спрячем в таилище. Ибо с  зарею
не князь, так попы тебя мучить станут, а требища  жечь. Уж нынче ночью костры в Киеве разгораются, дружинники
да бояре сами идолов рубят, харатьи с письмом жгут и людишкам своим велят!
   Вздрогнул Дивей. Да что же это Владимир, в уме ли он? Давно есть на  Руси
христианская вера,  а  требища  никто  зорить  не  смел,  идолов  рубить  не
покушался. На Корсунь дружину уводил и сам  требы  клал.  Вернулся  с  чужим
богом и своего - рубить?  Экий  бог  христианский,  один  хочет  над  людьми
сидеть, других в огонь сажает. Верно волхвы беду от него  пророчили.  Глянул
старец на терем княжеский - во дворе огонь полыхает,  люди  вокруг  снуют...
Спохватился, достал  заветный  ларец  с  харатьями,  запеленал  в  холстину,