минуту Никита Евсеич был уже возле окна и торопливо собирал ружье. Он тяжело
дышал, часто выглядывал во двор, спешил и никак не мог  соединить  стволы  с
замком. Оказалось, что он совсем не умеет обращаться  с  охотничьим  ружьем,
хотя всегда считал себя знатоком всякого оружия и любил его. Наконец, собрав
ружье, он запихал скользкий патрончик в ствол и взвел курок. Собаки катались
в грязи, мельтешили, то и  дело  скрываясь  за  тополями,  и  стрелять  было
неудобно. Никита Евсеич прохромал в соседнюю комнату, распахнул створки окна
и прицелился. Он всегда стрелял, не прикрывая один глаз,  и  только  немного
щурился, прицеливаясь, отчего  брови  приподнимались  вверх  и  застывали  в
крутом изломе.
   Выстрел щелкнул сухо и коротко. В комнате запахло. сладковатым  пороховым
дымком и горячим ружейным маслом. Эти запахи словно подстегнули Гудошникова.
Стремительно перезарядив ружье, он выстрелил еще  раз,  потом  еще,  целя  в
середину распадающегося кома  из  собачьих  тел.  Он  спешил,  зная  повадки
бродячих псов: стоит им только заслышать выстрел, как тут же  кончится  даже
самая лютая свара. Неистовый накал междоусобной резни  моментально  сменится
всеобщим страхом, и стая вмиг рассеется.
   После третьего выстрела на месте драки  остался  лишь  один  пес,  то  ли
убитый, то ли загрызенный в потасовке. Убойность у ружья была маленькая, для
такой твари, как бродячая собака, не годилась. Это не маузер под винтовочный
патрон. Будь он сейчас у Гудошникова  -  больше  половины  хозяев  городских
помоек не ушло бы...
   Никита Евсеич закрыл окно и хотел спрятать ружье, но в это время на улице
громко хлопнула калитка и заскрипели половицы крыльца. Он вышел в  переднюю,
подволакивая протез левой ноги, и встал, глядя на дверь. За нею кто-то  был,
но почему-то не стучался, затаился.
   - Кого там Бог послал? - громко спросил Гудошников.
   Обитая войлоком дверь отворилась, и на пороге появился человек с сосновой
палкой в руке, будто  странник  с  посохом.  Он  снял  шляпу  и,  отдуваясь,
поздоровался. Никита Евсеич нагнул голову  и  прищурился,  словно  выцеливал
гостя. Тот же улыбнулся и, потоптавшись, заметил:
   - Что же так гостя встречаешь? - кивнул на ружье. - Или  не  узнал  меня,
Никита Евсеич?
   - Узнал... - буркнул Гудошников и ссутулился.
   Это был Аронов.  Хранитель  отдела  редких  книг  и  рукописей  публичной
библиотеки. Полноватый и уже немолодой, Аронов страдал  одышкой,  говорил  с
трудом, часто переходя при этом на шепот.
   - Коли гость ко мне с дубьем, с тем и  встречаем,  -  сдержанно  проронил
Никита Евсеич.
   - А! - весело  отмахнулся  Аронов.  -  Собаки  на  твоей  улице  одолели!
Обходить пришлось.
   - Собаки одолели? - переспросил Гудошников и выглянул в  окно.  -  Собаки
давно одолели...
   Сука, выбравшись из подворотни,  пугливо  приблизилась  к  распластанному
посередине переулка кобелю, с оглядкой обнюхала  свежую  кровь  и  неторопко
затрусила прочь. Кобель неожиданно приподнялся и, проелозив несколько метров
по грязи, уткнулся мордой в землю, затих.
   Гость и хозяин молчали, не делая  попыток  возобновить  разговор,  словно
затягивающаяся пауза нужна была обоим в равной степени. Никита Евсеич  стоял
у окна с ружьем в руках и сутулил  спину  под  широкой,  навыпуск,  рубахой.