Сережа, в военную службу?" Я отвечал: "Не хочу". - "Как тебе не стыдно, -
продолжал он, - ты дворянин и непременно должен служить со шпагой, а не с
пером. Хочешь в гренадеры? Я привезу тебе гренадерскую шапку и тесак..." Я
перепугался и убежал от него. Энгельгардт вздумал продолжать шутку и на
другой день, видя, что я не подхожу к нему, сказал мне: "А, трусишка! Ты
боишься военной службы, так вот я тебя насильно возьму..." С этих пор я уж
не подходил к полковнику без особенного приказания матери, и то со слезами.
В этом страхе утверждал меня мальчик-товарищ, часто к нам ходивший, кривой
Андрюша, сын очень доброй женщины, преданной душевно нашему дому. Он был
старше меня, и я ему верил. Потом мне казалось, что он нарочно пугал меня.
После чтения лучшим моим удовольствием было смотреть, как рисует дядя
Сергей Николаич. Он не так любил ездить по гостям, как другой мой дядя,
меньшой его брат, которого все называли ветреником, и рисовал не только для
меня маленькие картинки, но и для себя довольно большие картины. Я не мог,
бывало, дождаться того времени, когда дядя сядет за стол у себя в комнате,
на котором стоял уже стакан с водой и чистая фаянсовая тарелка, заранее
мною приготовленная. За несколько времени до назначенного часа я уже не
отходил от дяди и все смотрел ему в глаза; а если и это не помогало, то
дергал его за рукав, говоря самым просительным голосом: "Дяденька, пойдемте
рисовать". Наконец он садился за стол, натирал на тарелку краски, обмакивал
кисточку в стакан - и глаза мои уже не отрывались от его руки, и каждое
появление нового листка на дереве, носа у птицы, ноги у собаки или
какой-нибудь черты в человеческом лице приветствовал я радостными
восклицаниями. Видя такую мою охоту, дядя вздумал учить меня рисовать; он
весьма тщательно приготовил мне оригиналы, то есть мелкие и большие
полукружочки и полные круги, без тушевки и оттушеванные, помещенные в
квадратиках, заранее расчерченных, потом глазки, брови и проч. Дядя, как
скоро садился сам за свою картину, усаживал и меня рисовать на другом
столе; но учение сначала не имело никакого успеха, потому что я
беспрестанно вскакивал, чтоб посмотреть, как рисует дядя; а когда он
запретил мне сходить с места, то я таращил свои глаза на него или влезал на
стул, надеясь хоть что-нибудь увидеть. Дядя догадался, что прока не будет,
и начал заставлять меня рисовать в другие часы; он не ошибся: в короткое
время я сделал блистательные успехи для своего возраста. Дядя пророчил, что
из меня выйдет необыкновенный рисовальщик. Но не все пророчества сбываются,
и я в зрелых годах не умел нарисовать кружочка, который рисовал в
ребячестве.
По книжной части библиотека моя, состоявшая из двенадцати частей
"Детского чтения" и "Зеркала добродетели", была умножена двумя новыми
книжками: "Детской библиотекой"возвратном походе десяти тысяч греков, сочинения Ксенофонта". Книги эти
подарил мне тот же добрый человек, С.И.Аничков; к ним прибавил он еще
толстый рукописный том, который я теперь и назвать не умею. Я помню только,
что в нем было множество чертежей и планов, очень тщательно сделанных и
разрисованных красками. Ничего не понимая, я с великим наслаждением
перелистывал эту книгу, вместе с моей сестрицей, и растолковывал ей, что
какая фигура представляет и значит. Я должен был все сочинять и выдумывать,
потому что не имел ни малейшего понятия о настоящем деле. Как бы я желал
теперь услышать мою тогдашнюю болтовню! "Детская библиотека", сочинение
г.Кампе, переведенная с немецкого А.С.Шишковым, особенно детские песни,