поступила к нему в няньки. Подвезли и кибитку для отца и матери;  настряпали
в дорогу разного кушанья,  уложились,  и  21  ноября  заскрипели,  завизжали
полозья, и мы тронулись в путь. Мы с матерью терпеть не могли этого  скрипа.
Я все время плакал, сидя в возке. Тетушка Татьяна Степановна должна  была  в
тот же день уехать вместе с Александрой Степановной в Каратаевку.
     Переезд из Багрова в Чурасово совершился благополучно и  скоро.  Первый
зимний путь, если снег выпал ровно, при тихой  погоде,  если  он  достаточно
покрывает все неровности дороги и в то же время так умеренно глубок, что  не
мешает ездить тройками в ряд, - бывает у  нас  на  Руси  великолепно  хорош.
Именно таков он был тогда. Мы ехали так скоро на своих лошадях, как  никогда
не езжали. Скрип полозьев был  мало  слышен  от  скорости  езды  и  мелкости
снега, и мы с матерью во всю дорогу почти не чувствовали противной  тошноты.
В Вишенках мы только  покормили  лошадей.  Отец,  разумеется,  повидался  со
старостой, обо всем  расспросил  и  все  записал,  чтоб  доложить  Прасковье
Ивановне.  Зимний  вид  Никольского   замка,   или   дворца   напомнил   мне
великолепное угощение гостеприимного хозяина,  и  хотя  тому  прошло  только
несколько месяцев, но мне казалось уже смешным  мое  тогдашнее  изумление  и
увлечение... Помещика Дурасова не  было  в  Никольском.  Мы  остановились  у
одного зажиточного  крестьянина.  Отец  мой  любил  всегда  разговаривать  с
хозяевами домов, в которых мы кормили или ночевали, а  я  любил  слушать  их
разговоры. Мать иногда скучала ими; но в  этот  раз  попался  нам  хозяин  -
необыкновенно умный мужик, который  своими  рассказами  о  барине  всех  нас
очень занял и очень смешил мою мать. Он как будто хвалил своего господина  и
в то же время выставлял его в самом смешном виде. Речь зашла о  великолепных
свиньях, из которых одна умерла.  "То-то  горе-то  у  нас  было,  -  говорил
хозяин, - чушка-то что ни лучшая сдохла. Барин у нас, дай ему бог много  лет
здравствовать,  добрый,  милосливый,  до  всякого  скота   жалосливый,   так
печаловался, что уехал из Никольского; уж и мы  ему  не  взмилились.  Оно  и
точно так: нас-то у него много, а чушек-то всего было две, и те из-за  моря,
а мы доморощина. А добрый барин; уж  сказать  нельзя,  какой  добрый,  да  и
затейник! У нас на выезде  из  села  было  два  колодца,  вода  преотменная,
родниковая, холодная. Мужики, выезжая в поле, завсегда ею пользовались.  Так
он приказал над каждым колодцем по  деревянной  девке  поставить,  как  есть
одетые в кумашные сарафаны, подпоясаны  золотым  позументом,  только  босые;
одной ногой стоит на колодце, а другую подняла, ровно  прыгнуть  хочет.  Ну,
всяк, кто ни едет, и  конный  и  пеший,  остановится  и  заглядится.  Только
крестьяне-то воду из колодцев  брать  перестали:  говорят,  что  непригоже".
Словоохотливый хозяин долго и много  говорил  в  этом  роде;  многого  я  не
понимал, но мать говорила, что все было очень умно и зло. Впрочем,  и  того,
что я понял, было достаточно для меня; я вывел  заключение  и  сделал  новое
открытие:  крестьянин  насмехался  над  барином,  а  я  привык  думать,  что
крестьяне смотрят на своих господ с благоговением и все их поступки и  слова
считают разумными. Я решился обратить особенное внимание  на  все  разговоры
Евсеича с Парашей и замечать, не смеются ли  они  над  нами,  говоря  нам  в
глаза разные похвалы и целуя наши ручки?.. Я сообщил мое  намерение  матери.
Она улыбнулась и сказала: "Зачем тебе это  знать?  Параша,  особенно  Евсеич
служат нам очень усердно, а что они про нас думают - я и знать не хочу".  Но
мне было очень любопытно это узнать, и я не оставил своего намерения.
     На другой день переехали мы по гладкому,  как  зеркало,  льду  страшную
для меня Волгу. Она даже и в этом виде меня пугала. В этот год  Волга  стала