неловко, - и она неприметно  уходила  при  первом  удобном  случае;  а  мать
говорила: "Эта девочка совсем не имеет ко мне привязанности. Так и  смотрит,
как бы уйти от меня к своей няне".  Мне  самому  так  казалось  тогда,  и  я
грустно молчал, не умея оправдать сестрицу, и сам думал, что она мало  любит
маменьку. В самом же деле, как после оказалось, она всегда любила свою  мать
гораздо горячее и глубже, чем я.
     Поведение тетушки Татьяны  Степановны,  или,  лучше  сказать,  держанье
себя с другими, вдруг  переменилось,  по  крайней  мере,  она  казалась  уже
совершенно не такою, какою  была  прежде.  Из  девушки  довольно  веселой  и
живой, державшей себя в доме весьма свободно и самостоятельно,  как  следует
барышне-хозяйке, она  вдруг  сделалась  печальна,  тиха,  робка  и  до  того
услужлива, особенно перед матерью,  что  матери  это  было  неприятно.  Мать
сказала один раз  моему  отцу:  "Алексей  Степаныч,  посоветуй,  пожалуйста,
своей сестрице, чтоб она не  кидалась  мне  так  услуживать,  как  горничная
девка. Мне совестно  принимать  от  нее  такие  услуги,  и  вообще  это  мне
противно".  Но  отец  мой  совсем  иначе  смотрел  на  это  дело.  "Помилуй,
матушка, - возразил он, -  я  ничего  противного  в  этом  не  вижу.  Сестра
привыкла уважать и услуживать старшему в доме. Так услуживала она  покойнику
батюшке, потом покойнице матушке, а теперь услуживает тебе, поэтому  что  ты
хозяйка и госпожа в Багрове". Мать не  стала  спорить,  но  через  несколько
дней, при мне, когда тетушка кинулась подать ей  скамеечку  под  ноги,  мать
вдруг ее остановила и сказала очень твердо: "Прошу  вас,  сестрица,  никогда
этого не делать, если не хотите рассердить меня. Кстати, я  давно  собираюсь
поговорить  с  вами  откровенно  о  теперешнем  нашем   положении;   сядьте,
пожалуйста, ко мне на постель и  выслушайте  меня  внимательно.  Многое  вам
будет неприятно, но я стану говорить не для ссоры, а для того,  чтоб  у  нас
на будущее время не было причин  к  неудовольствиям.  Я  хочу,  чтоб  вы  не
ошибались на мой счет, не думали, что я ничего не знаю и не понимаю. Нет,  я
очень хорошо знаю, что  сестры  ваши,  кроме  Аксиньи  Степановны,  меня  не
любили, клеветали на меня покойнику батюшке  и  желали  сделать  мне  всякое
зло. Покойница матушка верила им во всем, на все смотрела их  глазами  и  по
слабости  своей  даже  не  смела  им  противиться;  вы  -  также;   но   вам
простительно: если родная мать была на стороне старших  сестер,  то  где  же
вам, меньшой дочери, пойти против них? Вы с  малых  лет  привыкли  верить  и
повиноваться им. Я не хочу притворяться, я не люблю ваших сестер и помню  их
обиды; но мстить им никогда не буду. Вам же  я  давно  все  простила  и  все
неприятное забыла. Вас уверяли, что я злодейка ваша,  и  вы  иногда  верили,
хоть сердце у вас доброе; я, напротив, желаю  вам  добра  и  докажу  это  на
деле. Вы знаете характер вашего брата: по своей мешкотности и  привычке  все
откладывать до завтра, он долго не собрался бы устроить ваше  состояние,  то
есть укрепить в суде за вами крестьян и перевесть их на вашу землю,  которая
также хотя сторгована, но еще не куплена.  Если  я  только  замолчу,  то  он
ничего не сделает, пожалуй, до тех самых пор, покуда вы не выйдете замуж;  а
как неустройство вашего состояния может помешать вашему замужеству и  лишить
вас хорошего жениха, то я даю вам слово,  что  в  продолжение  нынешнего  же
года все будет сделано. Я не отстану от  Алексея  Степаныча,  покуда  он  не
выполнит воли своих родителей и не  сдержит  своего  обещания.  Тогда,  имея
свой собственный угол, если вы захотите жить со мной, то  сделаете  это  уже
добровольно, по вашему желанию. Я же, с моей стороны, очень буду рада,  если
вы останетесь у нас. Я не люблю домашнего хозяйства и буду  благодарна  вам,