дружное действие всех этих лекарств прервало горячку так скоро.  Ничего  нет
приятнее выздоравливанья  после  трудной  болезни,  особенно  когда  видишь,
какую радость производит оно во всех окружающих.  Пришел  отец,  сестрица  с
братцем, все улыбались, все обнимали и целовали меня, а  мать  бросилась  на
колени перед кивотом с образами, молилась и плакала. Я сейчас вспомнил,  что
маменька никогда при других не  молится,  и  подумал,  что  же  это  значит?
Сердце сказало мне причину... Но мать уже перестала молиться и обратила  все
свое внимание, всю себя на  попечение  и  заботы  обо  мне.  Опасаясь,  чтоб
разговоры и присутствие других меня не взволновали, она не позволила  никому
долго у меня оставаться. Я в самом деле был так слаб, что утомился  и  скоро
заснул. Это уже был сон настоящий, восстановитель  сил,  и  через  несколько
часов я проснулся гораздо бодрее и крепче. Тут уже пришли ко мне  и  тетушки
Аксинья и Татьяна Степановны, очень обрадованные, что  мне  лучше,  а  потом
пришел Евсеич, который даже плакал от радости. От  него  я  узнал,  что  все
гости и родные на другой же  день  моей  болезни  разъехались;  одна  только
добрейшая моя крестная мать, Аксинья Степановна, видя в мучительной  тревоге
и страхе моих родителей, осталась в Багрове, чтоб при  случае  в  чем-нибудь
помочь им, тогда как ее собственные дети, оставшиеся  дома,  были  не  очень
здоровы. Мать горячо ценила ее добрую и любящую душу и  благодарила  ее  как
умела. Видя, что мне  гораздо  лучше,  что  я  выздоравливаю,  она  упросила
Аксинью Степановну уехать немедленно домой.
     Выздоровление мое тянулось с неделю; но мне довольно  было  этих  дней,
чтоб понять и почувствовать материнскую любовь во всей ее силе. Я,  конечно,
и прежде знал, видел на каждом шагу, как любит меня  мать;  я  наслышался  и
даже помнил, будто  сквозь  сон,  как  она  ходила  за  мной,  когда  я  был
маленький и такой больной, что каждую минуту ждали моей смерти; я знал,  что
неусыпные заботы матери спасли мне жизнь, но воспоминание и рассказы не  то,
что настоящее, действительно сейчас происходящее дело.  Обыкновенная  жизнь,
когда я был здоров, когда никакая опасность мне  не  угрожала,  не  вызывала
так ярко наружу лежащего в глубине души, беспредельного чувства  материнской
любви. Я несколько лет сряду не был болен, и вдруг в глуши, в  деревне,  без
всякой докторской помощи, в жару  и  бреду  увидела  мать  своего  первенца,
любимца души своей. Понятен испытанный ею  мучительный  страх  -  понятен  и
восторг, когда опасность миновалась. Я уже  стал  постарше  и  был  способен
понять этот восторг, понять любовь матери. Эта неделя много вразумила  меня,
много развила, и моя привязанность к  матери,  более  сознательная,  выросла
гораздо выше моих лет. С этих пор, во все остальное время пребывания  нашего
в  Багрове,  я  беспрестанно  был  с  нею,  чему  способствовала  и  осенняя
ненастная погода. Разумеется, половина времени  проходила  в  чтении  вслух,
иногда мать читала мне сама, и читала так хорошо, что я слушал  за  новое  -
известное мне  давно,  слушал  с  особенным  наслаждением  и  находил  такие
достоинства в прочитанных матерью страницах, каких прежде не замечал.
     Между  тем  еще  прежде  моего  совершенного  выздоровления   воротился
нарочный, посланный с письмом к бабушке Прасковье  Ивановне.  Он  привез  от
нее, хотя  не  собственноручную  грамотку,  потому  что  Прасковья  Ивановна
писала с большим трудом, но  продиктованное  ею  длинное  письмо.  Я  говорю
длинное относительно тех писем, которые диктовались ею или  были  писаны  от
ее имени и состояли обыкновенно из нескольких  строчек.  Прасковья  Ивановна
вполне оценила, или, лучше сказать, почувствовала письмо  моей  матери.  Она
благодарила за него в сильных и горячих выражениях, часто называя  мою  мать