Савруше-то мост снесло, а ждать тоже было нельзя, да и снег-то, может, и  не
сошел бы. Нет, сестрица, не греши; уж так было угодно богу; а вот  братец-то
не  застал  Арины  Васильевны,  так  это  жалко".  Такими-то   утешительными
разговорами успокаивали хозяйки огорченного сына! Наконец  сестры  заспорили
и подняли крик. Мать упросила всех оставить  моего  отца  одного.  Даже  нас
выслала и сама с ним осталась. После она сказала мне,  что  отец  долго  еще
плакал и, наконец заснул у нее на груди.  У  Катерины  Ивановны  Кальпинской
было три дочери и один сын, еще  маленький.  Мы  их  совсем  не  знали.  Они
сначала дичились  нас,  но  потом  стали  очень  ласковы  и  показались  нам
предобрыми; они старались нас утешить, потому что мы с сестрицей  плакали  о
бабушке, а я еще более плакал о моем отце, которого мне было так  жаль,  что
я и пересказать не  могу.  Нас  потчевали  чаем  и  завтраком;  хотели  было
потчевать моего отца и мать, но я заглянул к ним в дверь, мать  махнула  мне
рукой, и я упросил, чтоб к ним не входили. Часа через два вышла к  нам  мать
и сказала: "Слава богу, теперь  Алексей  Степаныч  спокойнее,  только  хочет
поскорее ехать". Но лошадям надо было хорошенько отдохнуть и выкормиться,  а
потому мы пробыли еще часа два и даже пообедали; отец не выходил за  стол  и
ничего не ел. После обеда мы распростились с  хозяевами  и  тотчас  поехали.
Всю остальную дорогу я  смотрел  на  лицо  моего  отца.  На  нем  выражалась
глубокая, неутешная скорбь, и я тут же подумал,  что  он  более  любил  свою
мать, чем отца; хотя он очень плакал при смерти дедушки, но такой  печали  у
него на лице я не замечал. Мать старалась заговаривать с  ним  и  принуждала
отвечать на ее вопросы. Она с большим  чувством  и  нежностью  вспоминала  о
покойной бабушке и говорила моему отцу: "Ты можешь утешаться  тем,  что  был
всегда к матери самым почтительным сыном, никогда не  огорчал  ее  и  всегда
свято исполнял все ее желания. Она прожила для женщины долгий век  (ей  было
семьдесят четыре года); она после смерти  Степана  Михайлыча  ни  в  чем  не
находила утешения и сама желала скорее умереть". Отец мой отвечал,  проливая
уже тихие слезы, что это все правда и что он бы не сокрушался  так,  если  б
только получил от нее последнее благословение, если б она  при  нем  закрыла
свои глаза. "Тетушка всему причиной, - с  горячностью  сказал  мой  отец.  -
Зачем она меня не  пустила?  Из  каприза..."  Мать  прервала  его  и  начала
просить, чтоб он не сердился и не винил Прасковью Ивановну, которая  и  сама
ужасно огорчена, хотя и скрывала свои чувства, которая не  могла  предвидеть
такого несчастья. "Правда, правда, - сказал мой отец со  вздохом,  -  видно,
уж так угодно богу", снова залился слезами и обнял мою мать. Мы с  сестрицей
во все время плакали  потихоньку,  и  даже  Параша  утирала  свои  глаза.  В
разговорах такого рода прошла вся  дорога  от  Неклюдова  до  Багрова,  и  я
удивился, как мы скоро доехали. Карета  с  громом  взъехала  на  мост  через
Бугуруслан, и тут только я догадался, что мы так  близко  от  нашего  милого
Багрова. Эта мысль на ту минуту рассеяла мое печальное расположение духа,  и
я бросился к окошку, чтоб посмотреть на наш  широкий  пруд.  Боже  мой!  Как
показался он мне печален! Дул жестокий ветер, мутные валы  ходили  по  всему
пруду, так что напомнили мне Волгу; мутное небо  отражалось  в  них;  камыши
высохли, пожелтели, волны и ветер трепали их во все стороны, и они  глухо  и
грустно шумели. Зеленые берега, зеленые  деревья  -  все  пропало.  Деревья,
берега, мельница и крестьянские избы - все было мокро, черно  и  грязно.  На
дворе радостным лаем встретили нас Сурка и Трезор (легавая  собака,  которую
я тоже очень любил); я не успел им обрадоваться, как увидел, что на  крыльце
уже стояли двое дядей,  Ерлыкин  и  Каратаев,  и  все  четыре  тетушки:  они