заметил, что гора с Симбирском приближалась к нам. Сестрица уже  успокоилась
и весело болтала. Страх мой  начал  проходить;  подплывая  же  к  берегу,  я
развеселился, что всегда со  мной  бывало  после  какого-нибудь  страха.  Мы
вышли на крутой берег и сели на толстые  бревна,  каких  там  много  лежало.
Завозня  с  нашей  каретой  плыла  еще  посередине  Волги;  маханье  веслами
казалось издали ребячьей игрушкой и, по-видимому, нисколько  завозни  к  нам
не приближало. Ветер усиливался, карета  парусила,  и  все  утверждали,  что
наших порядочно снесет вниз. Около нас, по  крутому  скату,  были  построены
лубочные лавочки, в  которых  продавали  калачи,  пряники,  квас  и  великое
множество яблок. Мать, которая очень их  любила,  пошла  сама  покупать,  но
нашла, что яблоки продавались не совсем  спелые,  и  сказала,  что  это  все
падаль; кое-как, однако, нашла она с десяток спелых и, выбрав  одно  яблоко,
очень сладкое, разрезала его, очистила и дала нам с сестрицей по  половинке.
Я вообще мало едал сырых плодов, и яблоко показалось мне  очень  вкусным.  В
ожидании завозни отец мой, особенно любивший рыбу, поехал на рыбачьей  лодке
к прорезям и привез целую связку  нанизанных  на  лычко  стерлядей,  чтоб  в
Симбирске сварить из них уху. Я и не  думал  проситься  с  отцом:  меня  бы,
конечно, не пустили, да я и сам  боялся  маленькой  лодочки,  но  зато  я  с
большим удовольствием рассмотрел  стерлядок;  живых  мне  еще  не  удавалось
видеть, и я выпросил позволение подержать их по  крайней  мере  в  руках.  В
ближайшей церкви раздался благовест, и колокольный звон,  которого  я  давно
не слыхал и как-то даже мало замечал в Уфе, поразил мое ухо и очень  приятно
отозвался у меня в душе. Наконец  и  наша  завозня  с  каретой  и  лошадьми,
которую точно несколько снесло, причалила к пристани;  экипажи  выгрузили  и
стали запрягать лошадей; отец расплатился за перевоз, и мы пошли  пешком  на
гору. Симбирская гора,  или,  лучше  сказать,  подъем  на  Симбирскую  гору,
высокую, крутую и косогористую, был тогда таким тяжелым делом,  что  даже  в
сухое время считали его более затруднительным,  чем  самую  переправу  через
Волгу; во время же грязи  для  тяжелого  экипажа  это  было  препятствие,  к
преодолению которого требовались неимоверные усилия; это  был  подвиг,  даже
небезопасный. По счастью, погода стояла сухая. Когда  мы  взошли  на  первый
взлобок горы, карета догнала нас; чтобы остановиться как-нибудь на  косогоре
и дать вздохнуть лошадям, надобно было подтормозить оба колеса  и  подложить
под них камни или поленья, которыми мы запаслись: без того карета  стала  бы
катиться назад. Потом все взошли, пешком же, на другую крутизну, на  которой
также кое-как остановили карету. Мать устала и не могла более идти и  потому
со мной и с моей сестрицей  села  в  экипаж,  а  все  прочие  пошли  пешком.
Крепкие и сильные наши лошади были все в мыле и так тяжело дышали,  что  мне
жалко было на них смотреть. Таким образом, останавливаясь несколько  раз  на
каждом удобном месте, поднялись мы благополучно на эту исполинскую горубабушки Прасковьи Ивановны был свой дом в Симбирске, в который она,  однако,
никогда  не  въезжала.  Мы  остановились  в  нем.  Дом   был   по-тогдашнему
прекрасный, хорошо убран и увешан картинами,  до  которых  покойный  Михайла
Максимыч, как видно, был большой охотник. Если б я не видел Никольского,  то
и этот дом показался бы  мне  богатым  и  роскошным;  но  после  Никольского
дворца я нашел его не стоящим внимания.
     ______________
     становился положе и легче; но только недавно устроили его  окончательно,  то
есть сделали вполне удобным, спокойным и безопасным. (Примеч. автора.)