такое удовольствие, что я и пересказать не могу;  я  беспрестанно  бегал  от
большого  костра  к  маленькому,  приносил   щепочек,   прутьев   и   сухого
бастыльникупринуждена была посадить меня насильно подле себя. Мы напились чаю  и  поели
супу из курицы, который сварил нам  повар.  Мать  расположилась  ночевать  с
детьми в карете, а отец - в кибитке. Мать скоро легла  и  положила  с  собою
мою сестрицу, которая давно уже спала на руках у няньки; но мне не  хотелось
спать, и я остался посидеть с отцом  и  поговорить  о  завтрашней  кормежке,
которую я ожидал с радостным  нетерпением;  но  посреди  разговоров  мы  оба
как-то задумались и  долго  просидели,  не  говоря  ни  одного  слова.  Небо
сверкало звездами, воздух был наполнен  благовонием  от  засыхающих  степных
трав, речка журчала в овраге, костер  пылал  и  ярко  освещал  наших  людей,
которые  сидели  около  котла  с  горячей  кашицей,  хлебали  ее  и   весело
разговаривали между собою; лошади, припущенные к овсу, также  были  освещены
с одной стороны полосою света... "Не пора ли спать тебе, Сережа?"  -  сказал
мой отец после долгого молчания;  поцеловал  меня,  перекрестил  и  бережно,
чтоб не разбудить мать, посадил в карету. Я не вдруг заснул. Столько  увидел
и узнал я в этот день, что детское мое воображение  продолжало  представлять
мне в каком-то смешении все картины и образы, носившиеся предо мною.  А  что
же будет завтра, на чудесной Деме... Наконец сон одолел меня, и я  заснул  в
каком-то блаженном упоении.
     ______________
          "Человек" - слуга.
     
     С ночевки поднялись так рано, что еще  не  совсем  было  светло,  когда
отец сел к нам в карету. Он сел с большим  трудом,  потому  что  от  спавших
детей стало  теснее.  Я  видел,  будто  сквозь  сон,  как  он  садился,  как
тронулась карета с места и шагом проезжала через деревню, и слышал, как  лай
собак долго провожал нас; потом крепко заснул  и  проснулся,  когда  уже  мы
проехали половину  степи,  которую  нам  надобно  было  перебить  поперек  и
проехать сорок верст,  не  встретив  жилья  человеческого.  Когда  я  открыл
глаза, все уже давно проснулись, даже моя сестрица сидела на руках  у  отца,
смотрела в отворенное окно и  что-то  весело  лепетала.  Мать  сказала,  что
чувствует себя лучше, что она устала лежать и что ей  хочется  посидеть.  Мы
остановились и все вышли из кареты, чтоб переладить в ней ночное  устройство
на денное. Степь, то есть безлесная  и  волнообразная  бесконечная  равнина,
окружала нас со всех сторон; кое-где виднелись  деревья  и  синелось  что-то
вдали; отец мой сказал, что там течет Дема и что это  синеется  ее  гористая
сторона, покрытая лесом. Степь не была уже так хороша и  свежа,  как  бывает
весною и в самом начале лета, какою описывал ее мне отец  и  какою  я  после
сам узнал ее: по долочкам трава была скошена и сметена в стога, а по  другим
местам она выгорела от летнего солнца, засохла  и  пожелтела,  и  уже  сизый
ковыль, еще не совсем распустившийся, еще  не  побелевший,  расстилался  как
волны по необозримой равнине; степь была тиха, и ни  один  птичий  голос  не
оживлял этой тишины; отец толковал мне, что теперь вся степная птица уже  не
кричит, а прячется с молодыми детьми по низким ложбинкам, где трава  выше  и
гуще. Мы уселись в карете по-прежнему и взяли к  себе  няню,  которая  опять