я с большим старанием уложил в него свои сокровища.
     ______________
          
     Сначала дорога шла лесистой уремой;  огромные  дубы,  вязы  и  осокорипоражали меня своею грамадностью, и я беспрестанно  вскрикивал:  "Ах,  какое
дерево! Как оно называется?" Отец  удовлетворял  моему  любопытству;  дорога
была песчана, мы ехали шагом, людиветки с разных деревьев и подавали в карету, и  я  с  большим  удовольствием
рассматривал и замечал их особенности. День был очень жаркий, и мы,  отъехав
верст пятнадцать, остановились покормить лошадей собственно для  того,  чтоб
мать моя не слишком утомилась от перевоза через реку и переезда. Эта  первая
кормежка случилась не в поле, а в  какой-то  русской  деревушке,  которую  я
очень мало помню; но зато отец обещал мне на другой день  кормежку  на  реке
Деме, где хотел показать мне какую-то рыбную ловлю, о которой я знал  только
по его же рассказам. Во время отдыха в поднавесе  крестьянского  двора  отец
мой занимался приготовлением удочек для меня и для себя. Это опять было  для
меня новое удовольствие. Выдернули волос из лошадиных  хвостов  и  принялись
сучить лесы; я сам держал связанные волоса, а  отец  вил  из  них  тоненькую
ниточку,  называемую  лесою.  Нам  помогал  Ефрем  Евсеев,  очень  добрый  и
любивший меня слуга. Он не вил, а сучил  как-то  на  своей  коленке  толстые
лесы  для  крупной  рыбы;  грузила  и  крючки,  припасенные  заранее,   были
прикреплены и навязаны, и все эти принадлежности,  узнанные  мною  в  первый
раз,  были  намотаны  на  палочки,  завернуты  в  бумажки  и  положены   для
сохранения в мой ящик. С каким вниманием и любопытством  смотрел  я  на  эти
новые для меня предметы, как скоро понимал  их  назначение  и  как  легко  и
твердо выучивал их названия! Ночевать мы должны были  в  татарской  деревне,
но вечер был так хорош, что матери  моей  захотелось  остановиться  в  поле;
итак, у самой околицы своротили мы немного  в  сторону  и  расположились  на
крутом берегу маленькой речки. Ночевки в поле никто не ожидал.  Отец  думал,
что мать побоится ночной сырости; но место было необыкновенно сухо,  никаких
болот, и даже лесу не  находилось  поблизости,  потому  что  начиналась  уже
башкирская степь; даже влажности ночного воздуха не было  слышно.  Для  меня
опять готовилось новое зрелище; отложили лошадей, хотели спутать  и  пустить
в поле, но как степные травы погорели от  солнца  и  завяли,  то  послали  в
деревню за свежим сеном и овсом  и  за  всякими  съестными  припасами.  Люди
принялись разводить огонь: один принес сухую жердь от  околицы,  изрубил  ее
на  поленья,  настрогал  стружек  и  наколол  лучины  для  подтопки,  другой
притащил целый ворох хворосту с речки, а третий, именно повар Макей,  достал
кремень и огниво, вырубил огня на большой кусок труту, завернул его в  сухую
куделю (ее возили нарочно с собой для таких случаев), взял в  руку  и  начал
проворно махать взад и вперед, вниз и вверх и махал до тех пор, пока  куделя
вспыхнула; тогда подложили огонь под готовый  костер  дров  со  стружками  и
лучиной  -  и  пламя  запылало.  Стали  накладывать  дорожный  самовар;   на
разостланном ковре и на подушках лежала мать и готовилась наливать чай;  она
чувствовала себя бодрее. Я попросил  позволения  развести  маленький  огонек
возле того места, где мы сидели, и когда получил позволение,  то,  не  помня
себя от радости, принялся хлопотать об этом  с  помощью  Ефрема,  который  в
дороге вдруг сделался моим как будто дядькой. Разведение огня доставило  мне