детей? Я вслушивался  в  беспрестанные  разговоры  об  этом  между  отцом  и
матерью и наконец узнал, что дело уладилось: денег дал тот  же  мой  книжный
благодетель С.И.Аничков, а детей, то есть нас с сестрой, решились завезти  в
Багрово и оставить у бабушки с дедушкой. Я был очень доволен, узнав, что  мы
поедем на своих лошадях и что будем  в  поле  кормить.  У  меня  сохранилось
неясное, но самое приятное воспоминание о дороге,  которую  мой  отец  очень
любил; его рассказы о ней и еще более о Багрове, обещавшие множество  новых,
еще неизвестных мне  удовольствий,  воспламенили  мое  ребячье  воображение.
Дедушку с бабушкой мне также хотелось видеть, потому что я хотя и видел  их,
но помнить не мог: в первый мой приезд в Багрово мне  было  восемь  месяцев;
но мать рассказывала, что дедушка был нам очень рад и  что  он  давно  зовет
нас к себе и даже сердится,  что  мы  в  четыре  года  ни  разу  у  него  не
побывали. Моя  продолжительная  болезнь,  медленное  выздоровление  и  потом
нездоровье матери были тому причиной. Впрочем, мой отец ездил прошлого  года
в Багрово, однако  на  самое  короткое  время.  По  обыкновению,  вследствие
природного моего свойства делиться моими впечатлениями с  другими,  все  мои
мечты и приятные надежды я рассказал и старался растолковать маленькой  моей
сестрице, а потом объяснять  и  всем  меня  окружавшим.  Начались  сборы.  Я
собрался прежде всех:  уложил  свои  книжки,  то  есть  "Детское  чтение"  и
"Зеркало добродетели", в которое, однако, я  уже  давно  не  заглядывал;  не
забыл также и чурочки, чтобы играть ими с сестрицей;  две  книжки  "Детского
чтения", которые я перечитывал уже в третий  раз,  оставил  на  дорогу  и  с
радостным лицом прибежал сказать матери, что я готов ехать и  что  мне  жаль
только оставить  Сурку.  Мать  сидела  в  креслах,  печальная  и  утомленная
сборами, хотя она распоряжалась ими, не  вставая  с  места.  Она  улыбнулась
моим словам и так взглянула на меня, что я  хотя  не  мог  понять  выражения
этого взгляда, но был поражен им. Сердце у меня опять  замерло,  и  я  готов
был заплакать; но мать приласкала меня, успокоила, ободрила и приказала  мне
идти в детскую - читать свою любимую книжку и  занимать  сестрицу,  прибавя,
что ей теперь некогда с нами  быть  и  что  она  поручает  мне  смотреть  за
сестрою; я  повиновался  и  медленно  пошел  назад:  какая-то  грусть  вдруг
отравила мою веселость,  и  даже  мысль,  что  мне  поручают  маленькую  мою
сестрицу, что в другое время было бы  мне  очень  приятно  и  очень  лестно,
теперь не утешила меня. Сборы продолжались еще несколько дней,  наконец  все
было готово.


ДОРОГА ДО ПАРАШИНА

     В жаркое летнее утро, это было в исходе июля, разбудили нас  с  сестрой
ранее обыкновенного;  напоили  чаем  за  маленьким  нашим  столиком;  подали
карету к крыльцу, и, помолившись богу, мы все  пошли  садиться.  Для  матери
было так устроено, что она могла лежать, рядом с  нею  сел  отец,  а  против
него нянька с моей сестрицей, я же стоял у  каретного  окна,  придерживаемый
отцом и помещаясь везде, где открывалось местечко. Спуск к  реке  Белой  был
так крут, что понадобилось подтормозить два колеса. Мы  с  отцом  и  няня  с
сестрицей шли с горы пешком.
     Здесь начинается ряд еще не испытанных мною впечатлений. Я не один  уже
раз  переправлялся  через  Белую,  но,  по  тогдашнему  болезненному   моему
состоянию и почти младенческому возрасту,  ничего  этого  не  заметил  и  не