Вымыв руки, написав рецепты, сделав мне необходимые указания и взгля-
нув на рубль, положенный мною неловко косо и потому звеневший все учаща-
ясь и уж прямо переходя в дробь, по мере того, как он ложился  на  стек-
лянном столе, - врач, вкусно колупнул в носу, отпустил меня, предупредив
при этом со столь не шедшей к нему хмурой озабоченностью, - что быстрота
моего выздоровления, как и мое выздоровление вообще, всецело зависят  от
точности моих посещений, и что самое лучшее, если я буду приходить ежед-
невно.
 
   Несмотря на то, что уже в ближайшие дни я убедился, что эти  ежеднев-
ные посещения отнюдь не являются необходимостью, и что со стороны  врача
это обычный прием, чтобы участить звенение моего рубля в его кабинете, я
все же ходил к нему ежедневно, ходил просто потому, что  это  доставляло
мне удовольствие. Было в этом коротконогом,  толстом  человечке,  в  его
сочном баске, словно съел он что-то вкусное, в складках его жирной  шеи,
напоминавших велосипедные, друг на друга положенные шины, в его  веселых
и хитрых глазках, вообще во всем его обращении со  мной  что-то  шутливо
похваляющееся, одобряющее и еще что-то трудно уловимое,  но  такое,  что
мне приятно  льстило.  Это  был  первый  уже  в  летах  и  следовательно
"большой" человек, который видел и понимал меня как раз с той стороны, с
которой я себя тогда хотел показать. И я ходил к нему ежедневно, не ради
него, не как к врачу, а как к приятелю, первое время даже с  нетерпением
дожидался назначенного часа, надевая при этом, как на бал, новую  тужур-
ку, брюки и лакированные лодочки.
 
   В эти дни, когда, желая установить за  собою  репутацию  эротического
вундеркинда, я рассказал в классе, какой я болел болезнью (я сказал, что
болезнь прошла, в то время как она только начиналась), в эти дни,  когда
я нисколько не сомневался, что, рассказав подобное - я весьма  выигрываю
в глазах окружающих, - в эти-то дни и совершил я этот ужасный проступок,
следствием которого была искалеченная человеческая жизнь, а, может быть,
даже и смерть.
 
   Недели через две, когда внешние признаки болезни поослабли, но  когда
я очень хорошо знал, что все еще болен, - я вышел на улицу, думая  прой-
тись или пойти в киношку. Был вечер, была середина ноября, - это  изуми-
тельное время. Первый пушистый снег, словно осколки мрамора в синей  во-
де, медленно падал на Москву. Крыши домов и бульварные клумбы вздуло го-
лубыми парусами. Копыта не цокали, колеса не стучали, и в стихнувшем го-
роде повесеннему волновали звоны трамваев. В переулке, где я шел, я наг-
нал шедшую впереди меня девушку. Я нагнал ее не потому, что хотел этого,
а просто потому лишь, что шел быстрее ее. Но когда поравнявшись и обходя
ее, я провалился в глубокий снег, - то она оглянулась,  и  наши  взгляды
встретились, а глаза улыбнулись. В такой жаркий московский вечер,  когда
падает первый снег, когда щеки в брусничных пятнах, а в небе седыми  ка-
натами стоят провода, в такой же вечер где же взять эту силу и хмурость,
чтобы уйти промолчав, чтобы никогда уже не встретить друг друга.
 
   Я спросил, как ее зовут и куда она идет. Ее звали Зиночкой и шла  она