словно меня сейчас вытошнит, и наши взгляды - мой холодный  и  ненавидя-
щий, - ее, теплый открытый внутрь и любящий, встретились и слились.  Это
продолжалось долго, я отчетливо видел, как взгляд ее добрых глаз тускне-
ет, становится недоумевающим, потом горестным, - но чем очевиднее стано-
вилась мне моя победа, тем менее ощутимым и понятным казалось то чувство
ненависти к этому любящему и старому человеку, силой которого эта победа
достигалась. Вероятно, поэтому-то я и не выдержал, первым опустил  глаза
и взял ложку и начал есть. Но когда внутренне примиренный, желая сказать
что-то ничего незначащее, я снова поднял голову, то уже ничего не сказал
и невольно вскочил. Одна рука матери с ложкой супа лежала прямо на  ска-
терти. На ладонь другой, подпертой локтем о стол, она  положила  голову.
Узкие губы ее, перекосив лицо, взбирались на щеку. Из коричневых  впадин
закрытых глаз, веерами тянувших морщины, текли слезы. И  столько  безза-
щитности было в этой желтой,  старенькой  головке,  столько  незлобивого
горького горя, и столько безнадежности от этой никому не  нужной  теперь
ее гадкой старости, - что я, все косясь на нее, уже подозрительно грубым
голосом сказал - ну, не надо, - ну, брось, - ведь не о чем,  -  и  хотел
было уже прибавить - мамочка - и может быть даже  подойти  и  поцеловать
ее, как в этот самый момент с внешней стороны, с коридора,  нянька,  ба-
лансируя на одном валенке пнула другим в дверь и внесла блюдо. Не  знаю,
для кого это уж и зачем, но только тут же я хватил кулаком по тарелке, и
болью пораненной руки и облитыми супом брюками, окончательно уверованный
в своей правоте, справедливость  которой  как-то  туманно  подкреплялась
чрезвычайным испугом няньки, - я, грозно выругавшись,  пошел  к  себе  в
комнату.
 
   Вскоре после этого мать оделась, куда-то ушла и вернулась домой  лишь
под вечер. Заслышав, как она прямо из передней простукала по коридору  к
моей двери, постучала и спросила - можно, -  я  бросился  к  письменному
столику. поспешно раскрыв книгу и, сев спиной к двери, скучно  сказал  -
войди. Пройдя комнату и нерешительно подойдя ко  мне  сбоку,  причем  я,
будто углубленный в книгу, видел, что она еще в шубке и в  черном  своем
смешном капоре, мать, вынув руку из-за пазухи, положила мне на стол  две
смятых, словно желающих стыдливо уменьшиться, пятирублевых бумажки. Пог-
ладив затем своей скрюченной ручкой мою руку, она тихо сказала: - Ты  уж
прости меня, мой мальчик. Ты ведь хороший. Я знаю. И, погладив  меня  по
волосам и чуть призадумавшись, будто еще чтото хотела  сказать,  но,  не
сказав ничего, мать на цыпочках  вышла,  тихонько  прищелкнув  за  собою
дверь.
 
   2
 
   Вскоре после этого я заболел. Первый мой немалый испуг  был,  однако,
тотчас приутешен деловитой веселостью врача, адрес которого я наугад вы-
искал среди объявлений венерологов, заполнявших в газете чуть ли не  це-
лую страницу. Свидетельствуя меня, он совершенно так же, как наш словес-
ник, когда получал неожиданно хороший ответ от скверного ученика, в поч-
тительном удивлении расширил глаза. Похлопав затем меня по плечу, он то-
ном не утешения - это меня бы расстроило, - а спокойной уверенности сво-
ей силы, добавил: - не горюйте, юноша, за один месяц все поправим.