появлении Скворешни на подлодке и просьбу об отмене вылета гидроплана к
острову Рапа-Нуи.
x x x
В эту незабываемую ночь, с полным грузом ничем не омраченного
человеческого счастья, "Пионер" уменьшил ход до девяти десятых и круто
повернул к северо-западу, ближе к северу.
Капитан не доверял кратчайшим путям через оживленные проливы,
разделяющие коренные японские острова. Но и мелководный Татарский пролив,
отделяющий остров Сахалин от берегов Советского Приморья, тоже был мало
соблазнителен со своими бесчисленными мелями, банками и перекатами. Капитан
решил провести подлодку в тихие предрассветные часы через пролив Лаперуза --
между островом Хоккайдо и южной частью Сахалина.
Почти никто на "Пионере" не мог заснуть в эту последнюю ночь похода.
Родина радостно летела людям навстречу, вставала перед ними из вод океана,
поднималась из них все выше и выше во весь свой гигантский рост...
Отделенные от нее последними сотнями километров, люди вдруг
почувствовали с небывалой остротой тоску по родной земле, твердой и
надежной, как гранит, цветущей и радостной, как весенний, убранный цветами
сад.
Родина! Родина!
Страна счастья и радости, страна высоко поднявшего свою голову
Человека! Как не рваться к тебе от всех красот земного шара, как не
стремиться к тебе всеми фибрами напряженной души -- к тебе, к твоим тучным
колхозным полям, к твоим мощным фабрикам н заводам, красивым, узорным
городам, веселым, ликующим деревням! Вдали от тебя -- и под толщами вод
океанов -- всюду чувствуешь врага, зажавшего под железной пятой миллионы
братьев, лишенных радостей жизни, света науки и познания мира, лишенных
счастья вольного, творческого труда, вынужденных собственными руками строить
для себя оковы и тюрьмы!
Как не любить тебя, Родина!
Тебя, вырвавшую детей своих из нищеты и тьмы! Тебя, осенившую их
шелковым знаменем коммунизма, построившую их же радостными руками новый,
ликующий Мир для возрожденного в труде Человека!
Родина! Родина! Единственная, лучезарная! Страна счастья и радости!
Весенний, цветущий сад!
Команда была несказанно рада последним, незаконченным работам на
подлодке. Все равно никто не мог спать в эту ночь. Работа давала возможность
быть на людях, поговорить о семьях, о друзьях, о товарищах, о родных полях н
лесах, которые можно будет скоро увидеть, о своих заводах и фабриках, где
снова пахнет родным воздухом радостного труда, среди которого росли и
воспитывались многие из команды.
Особенно много разговоров было в выходной камере. Среди работавших
здесь был и Скворешня. В десятый, в двадцатый раз приходилось ему
рассказывать о том, как он вплыл сюда, в камеру, с последней охапкой
проводов и мелких инструментов, как наклонился в длинное углубление вроде
шалаша, образованное прислоненными к переборке длинными досками и трубами,
чтобы подальше засунуть в него два-три ценных инструмента, и как его тут
вдруг накрыл какой-то туман, после чего он уже ничего не помнил. Потом он
проснулся от какого-то удушья, сразу ничего не понял, но потом сообразил,