несколько убитых  погромщиков. Увидев такой поворот  дела, городские  власти
прислали полицию, которая прекратила столкновение.
     Во  время  этого  боя  и  погибли  оба  брата Винеры, похороны  которых
вылились  в  многолюдную  демонстрацию.  Мы,  мальчишки, конечно, бежали  за
демонстрацией, и  мне  на  всю  жизнь запомнилось:  множество  людей, идущих
мерным шагом по мостовой, красные знамена над ними и пение незнакомых песен.
Это  были  революционные   песни:   в  демонстрации   приняли   участие  все
революционные партии.
     ...Матери  было тяжело справляться  с  четырьмя  сыновьями.  К тому  же
старший, Давид, и следующий за  ним одиннадцатилетний  Гриша явно  не ладили
между собой.  Строптивый  Гриша не хотел учиться,  часто  убегал в публичные
дома, куда проститутки приманивали  его подарками и сладостями. Мать страшно
боялась, что он свихнется. Давид часто колотил его, но  это только озлобляло
мальчика.  Однажды, забравшись  на крышу, он  дождался,  пока Давид вернулся
домой, стал бросать в него кирпичами и ранил его в плечо.
     Мать не знала что делать.  По  совету дяди Нафтула она написала младшим
братьям отца, жившим в местечке Павливка, и попросила их взять на воспитание
Гришу. Вскоре пришел ответ с согласием. Грише купили  железнодорожный билет,
нашли попутчика, и мама поехала с ним на вокзал. И тут ей стало жаль сына, и
она предложила ему вернуться домой.
     Черт с ним, с билетом и с деньгами, - сказала она, махнув рукой.
     Но Гриша, гордый тем, что едет  так далеко  один,  в новую, неизвестную
жизнь, отказался выйти из вагона.
     Из событий моего детства мне хорошо запомнилось мое с Натаном участие в
подпольной работе, а также обыск и арест Давида  на нашей квартире. Мне было
тогда 8, а Натану - 10 лет. Мы жили на Арсенальской улице, рядом с каланчой.
Я учился в начальной школе. Давид, которому тогда было уже 18 лет, состоял в
социал-демократической   партии  и  участвовал  в  подпольной   работе.  Для
расклейки листовок он  использовал меня  с Натаном. Вечерами он,  тайком  от
матери, брал  меня и  Натана и  уводил  нас в темные улицы  города, где жила
иркутская беднота. Мы брали с собой банку клея, кисть и 50-60 листовок. Один
из нас нес банку, кисть и клей, другой - листовки. Первый  быстро  обмакивал
кисть в клей намазывал  его  на забор  или стену, второй пришлепывал на клей
листовку и проводил по ней тряпкой. Сзади шел Давид и всматривался,  не идет
ли кто навстречу или обгоняет нас:  тогда он давал условленный сигнал,  и мы
прятали все наше оборудование.
     Так повторялось много раз, пока не арестовали Давида.
     Мы жили  в  однокомнатной квартире  с  кухней. Мама  и  Давид спали  на
железных койках, а мы с Натаном - на полу, под одним одеялом.
     Однажды поздно  вечером к нам в квартиру постучали. Мать открыла двери.
На пороге стояли жандармы. Ротмистр предъявил ордер на обыск и арест Давида.
Жандармы  начали  перебирать вещи,  особенно  бумаги и  книги.  Обыск длился
недолго - вещей у нас было мало, - и жандармы ничего не нашли. Но Давида они
с собой забрали и оставили нас с мамой в смятении.
     Мы с  Натаном к  тому  времени уже  кой  что понимали. Конечно, о своей
"подпольной работе" мы ничего не говорили маме, но у брата спросили, что это
за  бумаги  мы  наклеиваем  тайком.  Давид объяснил  нам,  кто  такие  царь,
жандармы,  полиция,  помещики,  почему  враждуют между собой  капиталисты  и
рабочие.  После  этих  объяснений  мы  с  еще  большим  рвением  расклеивали
листовки. Разумеется, и таинственность, и опасность дела тешили наши детские