в  лагерном кабаке для охранников,  а возвращаясь,  избивал всех спящих на
нижних койках,  мимо  которых он  проходил в  свою  отгороженную от  общих
"спальню". Больше всего доставалось Мише Ягодкину. Корнева он почему-то не
трогал.
     И конец наступил,  пожалуй,  даже раньше, чем он рассчитывал. Заговор
задумал Миша Ягодкин,  сговорившись с соседями по койкам.  Однажды поздним
вечером,  когда  Гадоха еще  не  вернулся с  очередной пьянки,  он  сказал
Корневу:
     - Сегодня ночью накроем Гадоху.
     - Как это? - не понял тот.
     - Ночью,  когда пьяный войдет, мы на него и прыгнем. Всей восьмеркой.
Командует Арсеньев.  Он старше нас и по годам и по званию.  Свяжем, кляп в
рот, а потом и повесим здесь же, на потолочной балке.
     - Так ведь расстреляют наверняка.
     - Всех не расстреляют. Ну а мне все равно. Я и так уже кровью харкаю.
     - Допустим, нас восьмерых. А если и других с нами? Им тоже все равно?
     - А ты,  у других спрашивал? Я интересовался. Возражений нет. За этим
гадом давно кровавый след тянется.  А  говорят еще,  что  он  весь барак в
ближайшие дни  на  уничтожение отправит.  Только самых сильных оставит.  А
есть у нас такие?
     Корнев  внимательно  оглядел  барак,  насколько  позволял  свет  двух
тусклых лампочек,  подвешенных на  железных балках под  крышей.  Никто  не
спал. Все ждали.
     Гадоха  пришел  около  часа  ночи  -  так  показалось,  потому что  в
двенадцать гасили фонари снаружи за окнами. Он не успел даже крикнуть, как
на  него спрыгнули со  всех восьми коек.  Тут же  связали,  сунули грязную
тряпку в  рот и  поволокли к  первой же балке,  на которую кто-то забросил
веревочную петлю.  Все  делали молча,  без суеты,  но  поспешно.  А  через
две-три минуты связанный Гадоха уже болтался в петле.
     Он провисел всего несколько секунд и  не успел задохнуться:  в первую
из  этих  секунд  в  бараке появился помощник Пфердмана,  власовец Амосов.
Сопровождали его - должно быть, для ночной проверки - двое охранников.
     - Что здесь делается?  -  закричал он. - Снять немедленно! - И сказал
что-то по-немецки одному из охранников.
     В ту же секунду автоматная очередь срезала веревку под балкой. Гадоха
грузно шлепнулся на бетонный пол и застыл.
     - Развязать! - приказал Амосов.
     Нашлись такие,  что повиновались и развязали.  Гадоха был еще жив. Он
дышал прерывисто, странно булькая. Но не двигался.
     - Транспортирен зи герр Гадоха нах доктор Крангель,  -  сказал Амосов
охранникам.  Сказал,  с трудом подбирая слова:  немецкий он знал плохо.  А
когда унесли Гадоху,  обернулся к пленным:  -  Стоять! - скомандовал он. -
Построиться в две шеренги и ждать моего возвращения.
     И вышел.
     - Будут расстреливать.  Вероятно,  каждого пятого, - сказал Арсеньев,
бывший  майор  Советской  Армии.  -  Вот  спички.  Я  отсчитываю  двадцать
восемь...
     - Почему двадцать восемь? Нас тридцать, - перебил кто-то.
     - Корнев и  Ягодкин исключаются.  Гадоха их предал.  Из-за него они и
попали в плен. Так не погибать же им за Иуду.