2

     Помню  теплую  сентябрьскую осень  в  Москве сорок  первого.  Желтеют
листья  на  деревьях,  витрины магазинов завалены мешками с  песком,  окна
домов  перечерчены белыми бумажными крестами,  якобы защищающими стекла от
воздушной волны,  если упадет бомба по соседству; комендантские патрули на
улицах,  на  бульварах -  приземленные сигары аэростатов -  ночных стражей
города.
     Мы с  Мишкой Ягодкиным ехали от окраины к  центру в полупустом вагоне
метро - занятия в школе еще не начались из-за нехватки ушедших в ополчение
преподавателей,  а  на  заводе нас  еще  не  оформили,  так что свободного
времени было много.  Рядом ребята,  на вид - наши однолетки, но уже одетые
по-военному в  гимнастерки и ватники,  пели нестройным хором:  "...уходили
комсомольцы на гражданскую войну".  Женщина рядом плакала, а наши с Мишкой
сердца сгорали от зависти.
     Где-то на полпути,  кажется на Комсомольской, поезд был задержан - по
радио уже ревели сирены воздушной тревоги.  Из  метро не выпускали,  и  мы
минут сорок толкались среди пассажиров.  Молчание окружало нас, тревожное,
суровое молчание.
     - Дальше не поедем, - сказал Мишка.
     - А куда поедем?
     - Назад.
     - Почему? - удивился я.
     Мишка не сразу ответил, он что-то думал, что-то решал.
     - Хватит! - сказал он. - Сачковать надоело. Такие же, как мы, парни в
армию идут, а мы? Прямо из метро в военкомат! Вот так.
     - Но мы же допризывники. Таких не берут.
     - Возьмут. Попросим, и возьмут.
     И  нас действительно взяли.  Спросили о родных.  Родных не было:  оба
детдомовские.  Спросили  о  занятиях.  Кончились  занятия,  объяснили  мы.
Оглядели нас,  прикинули -  видят: подходящие парни. Ну и направили нас на
медицинскую комиссию.
     - А где учить будут? - спросил Мишка у военкома.
     - Найдем место, - сказал военком. - "Тяжело в учении, легко в бою", -
говорил Суворов.  У вас, ребятки, к сожалению, будет наоборот. Подучим вас
наспех и налегке, а ратному делу по-настоящему обучаться в бою будете.
     Вот  так и  очутились мы  с  Мишкой Ягодкиным в  одной роте пехотного
полка  энской,  как  говорится,  дивизии.  Вместе  учились  обороняться  и
наступать, вместе с боями и до Вислы дошли. Об этом долгом и тяжком пути я
Жирмундскому не рассказывал.  О  войне он узнал много и без меня,  да и не
моя  воинская судьба  интересовала его  сейчас,  а  лишь  тот  поворот ее,
причиной которого был ефрейтор Гадоха Сергей Тимофеевич.
     Появился он у  нас уже в сорок третьем или,  кажется,  в начале сорок
четвертого  года,  переведенный из  штрафной  роты  бывший  уголовник,  но
отличившийся в  боях  и  даже  получивший звание ефрейтора.  И  у  нас  он
выделялся отменной находчивостью и отвагой,  ходил в разведку, возвращался
с  удачей,  и  его за эту удачу командование отличало.  Был он сметливым и
расторопным,  умел дружить и  очень нравился полковым красавицам в военных
гимнастерках и  санитарных халатах.  Да  и  со  мной,  хотя я  и  был  уже