- Только что, - отвечаю я и показываю ему служебное удостоверение.
     - Ого,  -  говорит он с уважением. - Простите, товарищ полковник. Что
же вас интересует в моей служебной деятельности?
     - Не в вашей служебной деятельности,  Андрей Фомич, а в вашем военном
прошлом.  Не помните ли вы своего однополчанина, старшего лейтенанта вашей
роты, Ягодкина Михаила Федоровича?
     Жмыхов наклоняется ко мне, в глазах удивление.
     - Конечно, помню. Я встречался с ним и после войны. Он даже отдыхал у
нас, товарищ полковник. А что случилось?
     - Меня зовут Николай Петрович.  Ягодкин проходит у  нас как свидетель
по одному делу.  И  меня интересуют не его послевоенные,  а именно военные
годы.  Как воевал,  не был ли в  окружении,  ездил в командировки в другие
части?
     - Отлично воевал, два раза представляли его к награде. В окружении не
был,   как  и   вся  наша  часть.   В   командировки  не   ездил.   Ничего
подозрительного.
     - Я  и  не  ищу  подозрительного,  Андрей  Фомич.  Просто интересуюсь
человеком как личностью.
     - Но интересуетесь-то вы не мной,  а моим подчиненным.  А я знаю, где
вы работаете. Все понятно: смерш?
     - Сейчас другая терминология, Андрей Фомич.
     Расспрашивать дальше было  бессмысленно.  Все  совпадало с  рассказом
Ягодкина.   Другая  биография,  другой  Ягодкин.  У  него  никто  не  крал
биографии,  как  украли ее  у  моего.  И  люди,  что это сделали,  даже не
подозревали,  что в  нескольких кварталах от местожительства,  отведенного
Лжеягодкину,  преспокойно жил  еще  один  Ягодкин с  теми  же  паспортными
данными.  Отсюда и  ошибка связного,  не  нашедшего на  месте человека,  с
которым он шел на связь. Надо искать связного.
     Нашли его быстро.  Опознали его в  таможне Шереметьевского аэропорта.
Им  оказался некий  Франц  Дроссельмайер,  представитель одной швейцарской
часовой  фирмы.   Был  в   СССР  недолго,   ознакомился  с  нашим  часовым
производством и  выяснял возможности коммерческих связей.  Но опознали его
по фотороботу все-таки слишком поздно: накануне он уже улетел на родину. В
Москве  был,  оказывается,  впервые.  Ничем,  кроме  производства  часовых
механизмов,  не интересовался,  в  театрах не бывал и  встречался только с
корреспондентом одной  швейцарской газеты.  Ничего особо интересного я  не
узнал,  кроме  одного  поразившего меня  обстоятельства.  Дроссельмайер не
говорил по-русски, он всюду объяснялся через переводчика. Мы нашли и этого
переводчика,  все  подтвердившего:  по-русски Дроссельмайер мог произнести
только два слова: "спасибо" и "хорошо".
     Так он или не он заходил к Ягодкину?
     Я решаю выяснить это сам.  Надо ехать к Ягодкину.  Заехать ненароком,
без приглашения,  как бы проезжая мимо: больно уж он обидчив. Возвращался,
мол,  домой и решил заглянуть и поблагодарить его за помощь, да и показать
не  составленный  нами  совместно  фоторобот,  а  подлинную   фотокарточку
Дроссельмайера. Но тянуло меня к однофамильцу Миши и другое. Что-то мне не
понравилось в его письме и в личной беседе.
     Не могу объяснить что...  Вероятно,  разговор с ним на разные темы, о
житейском обиходе и домашнем уюте -  ведь мы с ним,  можно сказать, сейчас
холостяки поневоле, - поможет мне заглянуть в душу и понять недопонятое.