стремился.  Встреча с компанией лысого тоже ничего не прояснила,  но зацепку
дала:  тамбурмажоры делали дело. Они охраняли. Или сторожили. Или караулили.
Короче - тащили и не пущали.
  Правда, Ким не исключал, что сами опричники-охранники толком не ведали,
кого и  куда они должны не пущать,  но и это вполне укладывалось в известные
правила игры:  шестерки, топтуны, статисты не посвящаются в суть дела, они -
функциональны,  они знают лишь свою функцию.  А если никакой игры нет,  если
почудилась  она  будущему  режиссеру,   если  они  никого  не  охраняли,   а
просто-напросто курили,  выйдя из  тесного купе для некурящих?  Будь они при
деле, рванули бы сейчас за Кимом, догнали бы и отмутузили. А они не рванули.
Остались в  своем  тамбуре.  А  вагон  перед  Кимом -  не  таинственный,  не
охраняемый, а самый обыкновенный. И умерь свои фантазии, парень, не возникай
зря...
  Так было бы славно, подумал Ким.
  Но режиссерский глаз его,  уже умеющий ловить нюансы в актерской игре -
да и вообще в человеческом поведении! - вернул в память престранное волнение
опричников,  необъяснимый испуг от  каратистских скоростей Кима и  -  сквозь
дверное стекло!  -  застывшие,  как при игре в "замри",  фигуры,  которым по
роли, по режиссерской разводке нельзя перейти черту...
  Какую черту?
  А  ту,  образно выражаясь,  что  мелом на  сцене рисуют плохим актерам,
обозначая точные границы перемещений.  Но Ким-то актер хороший, он эту черту
даже не заметил.  И  оказался в другом вагоне,  где быть ему не положено.  И
тамбур-мажорам не положено. Но они - там, а он - здесь. Судьба.
  Если честно,  ситуация все  же  попахивала мистикой.  Не  сумел Ким все
объяснить,  разложить по  полочкам,  развесить нужные ярлыки и  бирки.  Но в
том-то  и  преимущество юного возраста,  что  можно,  когда подопрет,  легко
выкинуть из логической цепи рассуждений пару-тройку звеньев - только потому,
что они не очень к ней подходят: то ли формой, то ли размерами, то ли весом.
Выкинул и пошел дальше. К цели.
  А как пошел?
  Точнее всего:  играючи.  Ким же без пяти минут режиссер, мир для него -
театр,  а  непонятный мир,  соответственно,  -  театр абсурда.  И  пусть все
остальные ведать не  ведают,  что  они -  актеры в  театре Кима,  что они не
живут,  а лицедействуют.  Киму на это начхать:  пусть думают, что живут. Его
театр  начинался не  с  вешалки,  а  с  чего  угодно,  с  вагонного тамбура,
например...
  Ким  легко  открыл дверь  из  тамбура в  вагонный коридор и...  замер -
оторопев,  остолбенев,  одеревенев,  опупев.  Выбирайте любое  понравившееся
деепричастие, соответствующее образу.
  И было от чего опупеть!
  Вагона Ким не  увидел.  То  есть вагон,  конечно,  имелся как таковой -
что-то ведь ехало по рельсам, покачивалось, погромыхивало! - но ни купе, ни,
извините,  туалетов,  ни даже титана с кипятком в нем не было. Только крыша,
пол,  стены и  окна в них.  Занавески на окнах.  Ковер на полу -  не обычная
дорожка,  а настоящий ковер,  с разводами и зигзагами.  А на ковре - длинный
многоногий  стол,   за   коим   сидело   человек  десять-двенадцать  Больших
Начальников, перед каждым лежал блокнот и карандаш, стояла бутылка целебного
боржома  и  стакан,  и  все  Большие  Начальники внимательно слушали  Самого
Большого,   который  сей  стол  ненавязчиво  возглавлял.  Славная,  заметим,