была другая цель. Он решил на свой риск и страх проследить связи Тимчука с
одесским подпольем и найти головы покрупнее и подороже тимчуковской.
Запыленный, серый и юркий, в собственноручно сшитых тапочках из сыромятной
кожи, он неслышно и незаметно день за днем терпеливо выслеживал Тимчука,
пока не засек его встречу со мной.
  Теперь "охотник" пошел по другому следу и легко обнаружил мою квартиру: я
в те дни болел и выходил только на встречу с Тимчуком да проводить в
первый и единственный раз посетившую нас Веру. И надо же было так
случиться, что именно в эти минуты и углядел нас Федька-лимонник. Я даже
заметил его на улице, только не придал значения: Федьку можно было
встретить в любом конце города. Но часа своего он дождался и выследил Веру
вплоть до гостиницы, а узнать, кем она там работает, было для него сущим
пустяком. Две головы он продал.
  Но почему он не продал третью голову - Тимчука? Да просто потому, что тот
мог утопить его на допросах, а сам по себе, как раскрытый подпольем
предатель, он был не нужен гестапо. Пешка, фоска, битая карта в игре. И,
понимая это, Федька берег Тимчука как кончик ниточки, связывающей его с
непокоренным городом. Но теперь уже Тимчук следил за ним и в конце концов
поймал его в часовой мастерской, под прикрытием которой орудовала
резидентура гестапо. Мы все сопоставили, все взвесили, прежде чем принять
решение.
  - Еще по одной, - предлагает Тимчук, стуча кружкой.
  Он долго молчит, разглядывая свою поросшую рыжим волосом руку, сжимая и
разжимая пальцы.
  - Ты где работаешь? - спрашиваю я, пытаясь отвлечься от воспоминаний.
  - Работаю? - удивляется он вопросу. - Портальный кран бачил? На пирсе.
Крановщиком.
  - Ну там твоя силушка не нужна.
  - Так я ж не о том. Вспомнилось. На кладбище був?
  - Зачем? Я и так все помню.
  - Ты же рядом стоял. Другие отвернулись, а ты бачив.
  Я действительно стоял рядом и не отвернулся. Нас было пятеро тогда на
кладбище у памятника одесской купчихе: Тимчук, я, Галка, Володя Свентицкий
и Леся, заменившая Веру. Именно нам и поручил Седой привести приговор в
исполнение. Фанерная дощечка с надписью "Провокатор гестапо. Казнен по
приговору народных мстителей" была уже заготовлена, веревка тоже. Мы
только забыли о табурете, или ящике, который следовало выбить из-под ног
повешенного. Федор стоял на коленях с кляпом во рту под узловатым
отростком клена. По-моему, он уже умер заживо.
  Володька взял веревку и глядел на дерево, не зная, что делать. Галка
стояла позеленевшая, как от морской качки. Не двигались и мы с Лесей.
Тогда Тимчук сказал: "А ну-ка отвернитесь, хлопчики. Негоже дерево трупом
поганить. Я его породил, я же его и кончу..."
Вот тогда я и запомнил эти поросшие рыжим волосом могучие руки.
  - Пора, Тим, - говорю я, вставая из-за бочки. - Пошли. Отплытие в шесть.
Приходи к причалу.
  - Приду. Не серчай, что вспомнилось. Темное тоже не забывается.
  - Темное ушло, Тим. Светлое осталось.
  Мы подымаемся из подвальчика на залитую солнцем улицу, а в ушах звенят
серебряные трубы Довженко: