посредине. Он огляделся, двинул "окно"  дальше,  к  аркадам  Лувра,  почти
вплотную приблизив  его  к  древним  каменным  стенам.  Между  Озеровым  и
столицей Франции было не более полуметра. Он подкрутил  браслет,  подождал
оранжевой каемки и шагнул на парижскую землю. "Окно" исчезло.
   Сначала осторожно, то и дело робко  оглядываясь,  он  двинулся  вперед,
смешавшись с прохожими, и вскоре понял, что осторожность ни к чему. На его
ковбойку и джинсы никто не  обращал  внимания.  Идет  ничем  не  приметный
паренек  с   окраины,   должно   быть   провинциал,   потому   что   часто
останавливается и глазеет на то, к чему парижане привыкли с  детства.  Но,
пройдя  два-три   квартала,   он   перестал   останавливаться,   даже   не
интересовался названиями улиц, потому что рю де Ришелье звучало  для  него
так же прекрасно, как и рю Риволи; он просто шел, сворачивая  куда-нибудь,
одних  обгоняя,  другим  уступая   дорогу,   смущенно   отворачиваясь   от
насмешливых  глаз  своих   парижских   ровесниц.   Порой,   проходя   мимо
какого-нибудь магазина, он, словно не веря  себе,  дотрагивался  до  окна,
украшенного товарами, и пальцы  ощущали  прохладу  стекла  или  осторожно,
незаметно, чуть-чуть касались ствола дерева на обочине тротуара -  дерева,
которое помнило, должно быть, и коммунаров Парижа, и Гюго, и  Золя.  Может
быть, именно отсюда любовался Маяковский перспективой улочки, сбегавшей  к
набережной Сены; может, именно здесь  пришло  ему  в  голову  стихотворное
объяснение в любви к красивейшему городу мира. "Я в Париже,  в  Париже,  -
шептал Озеров, - слышите, Петр Кузьмич, уважаемый  директор!  Вы  думаете,
что я сижу сейчас у вас в Федоскине, а я шагаю по набережной Вольтера!"
   Так он прошел мимо грузовичка, с которого шофер  в  вельветовой  куртке
сгружал на тротуар какие-то ящики.
   - Эй, Жан! - позвал шофер.
   Озеров оглянулся.
   - Вы мне? - спросил он по-французски.
   - А кому же еще?
   - Я не Жак.
   - Ну, Жак.  Помоги-ка  ящики  перетаскать  на  третий  этаж.  Профессор
заплатит.
   Озеров носил ящики, пока у него не заболела спина, но когда наконец все
они были водворены в профессорскую квартиру, ее хозяин, молчаливый  старик
с седой эспаньолкой, не говоря ни слова, уплатил ему двадцать франков.
   - А я что говорил? - озорно ухмыльнулся шофер. - Поехали.
   - Куда?
   - Тут бистро за углом. Согреемся.
   - Так ведь не холодно.
   - Для аппетита, чудак.
   Бистро оказалось узкой, длинной комнатой, похожей на трамвайный  вагон.
Озеров, как истый парижанин, не моргнув  глазом  выпил  бокальчик  чего-то
горячительного, но безвкусного, к тому же еще противно молочного  цвета  и
пахнущего анисовыми каплями. Но как это называется, спросить не рискнул. К
тому же шофер торопился:
   - Шагай, Жак. Может, еще встретимся. Чао.
   - Чао, - шиканул Озеров.
   В голове у  него  шумело.  Сердце  пело:  "Я  в  Париже,  в  Париже,  в
Па-ри-же!" Домой он вернулся только к вечеру, истратив все свои франки. Он
съел кусок мяса в теоном кабачке у рынка, попробовал  кавальдоса,  который